Высшая Школа Журналистики и Массовых Коммуникаций

Если с самого начала не было никаких существенных проблем с прохождением моей стажировки в Париже, то этого никак нельзя было сказать о жизни самого Парижа начала шестидесятых.

Во всем облике великого города просматривались два хорошо ощутимых, хотя и малосовместимых начала: вечное, неподвластное времени и давно канонизированное в бесчисленных свидетельствах о нем и временное, преходящее, набегающее тенью на его светлый образ.

Алжирский кризис черной тучей висел над ним и всей Францией.

Из-за ведущейся уже который год колониальной войны в Алжире, расколовшей общество на сторонников и противников независимости этой североафриканской страны, Франция жила в атмосфере нараставших противостояния и вражды. Против курса де Голля на примирение в Алжире яростно выступили не только правые политические силы, но и их единомышленники в высших военных сферах во главе с генералами Саланом и Массю. На острие организованного ими заговора против V Республики находилась ультраколониалистская террористическая организация ОАС (Организация секретной армии), ставившая целью если не прямое физическое уничтожение, то как минимум предельное запугивание всех активных сторонников предоставления независимости Алжиру. И ей удавалось держать в страхе всю Францию вплоть до заключения Эвианских соглашений в конце марта 1962 года.

Апогей же разбойной деятельности ОАС в Париже пришелся на первые пять месяцев нашей стажировки. Взрывы пластиковых бомб гремели в городе ежесуточно, особенно по ночам, принося все новые жертвы. Сама будничная обстановка в городе была до крайности напряженной и нервозной. Постоянно раздающийся в ночное время вой полицейских сирен и взрывы, следовавшие один за другим, лишали людей даже возможности нормального сна.

Причем оасовцы охотились отнюдь не только за коммунистами. В январе 1962 года, к примеру, они совершили покушение на жизнь директора газеты «Монд» Юбера Бёв-Мери (вторично), на заместителя директора левого еженедельника «Экспресс» Франсуазу Жиру, даже на Мишеля Друа из «Фигаро литтер». Всеми парижскими газетами была опубликована фотография Мориса Дюверже с трагическими глазами в своей развороченной взрывом квартире, который навлек на себя лютую ненависть террористов своими замечательными статьями в «Монд» («ОАС меняет стратегию», «Тактика 18 брюмера» и др.), вызвавшими широкий резонанс в стране и за ее пределами.

Столь тревожно в Париже не было, пожалуй, со времен Освобождения. В местах скопления парижан, на людных перекрестках повсюду стояли группы жандармов и солдат из «корпуса национальной безопасности» с автоматами в руках. Проверка документов и досмотр проезжавших машин были обычным делом.

Лица людей необычайно суровы. Упаси Бог вам было зазеваться на несколько мгновений. Тут же слышалось от кого-нибудь: — Месье, ваш пакет.

Как-то после занятий в Альянсе я купил, как обычно, «Правду» в газетном киоске, находящемся в его дворе, и чуть было не забыл здесь завернутый в бумагу весьма увесистый «Ежегодник прессы», только что купленный мною в магазине напротив.

— Месье! — нервно закричала вдогонку киоскерша. — Возьмите, пожалуйста, ваш пакет. Может быть, это пластик.

— Пластик... — с ужасом повторила стоявшая рядом женщина и шарахнулась в сторону.

Вечером мы с приятелем-земляком были в гостях на улице Шахматной доски (рю де л’Эшикье). Было все очень мило. Интересная беседа, хорошие вина, чай... Когда я сказал, что уже поздно и нам пора, так как в городе неспокойно, мой собеседник Тома заметил:

— Пластик... Мы к этому привыкли.

— В этом ваше преимущество, — сказал я. — А вот мы все никак не привыкнем. Впрочем, привычка — дело наживное.

От трагичного до смешного один шаг. При самом рутинном обыске прохожих на улице был задержан как «подозрительный» наш стажер Коля Толстов. Его продержали в пикете жандармерии несколько часов, пока разобрались, что совершенно непостижимо непонятный для французских блюстителей порядка предмет, обнаруженный при нем, является всего лишь буханкой русского черного хлеба, привезенный из Москвы сюда как гостинец, и, следовательно, не представляет угрозы для общественной безопасности.

Я сам видел в посольстве, в кабинете советника по культуре, примчавшегося сюда «за советом» и находящегося в предельном возбуждении И. М. Табагуа. Во время его работы в Парижском центре исторической документации во дворе последнего среди бела дня взорвалась пластиковая бомба, а В. П. Вдовин, обращаясь к нам обоим, еще довольно ехидно подтрунивал:

— Представляете, как завтра в парижских газетах появится сенсационное сообщение о том, что во время взрыва пластика в Центре исторической документации в его здании был обнаружен известный грузинский террорист Табагуа.

Но излюбленнейшим оружием психического воздействия на людей были надписи мелом или краской на стенах домов на уровне человеческого роста. С неизменным изображением эмблемы ОАС — круга с крестом, похожим на знак умножения внутри его. А по соседству с ними, как правило, присутствовали ответные слова антифашистов, естественно, сформулированные в сходной «изысканной» манере, но сообщающие читателю этих надписей совершенно противоположное по смыслу. Подлинная война надписей!

Причем далеко ходить за подобным чтивом было не надо: скажем, оасовцы облюбовали для этих целей приглянувшиеся им фасады домов как раз напротив нашего общежития — на перекрестке авеню д’Обсерватуар, рю д’Ассас и рю де Вожирар.

Вот кое-что существенное из этой «литературы», сохранившееся в моей записной книжке: «ОАС!», «Долой ОАС!», «ОАС победит!», «Нет де Голлю!», «Да здравствует де Голль!», «ОАС-СС!», «Долой войну!», «Да здравствует Салан!», «Споем Хорста Весселя!», «Коммунистов в Сибирь!», «Нет фашистскому Алжиру!», «Вспомним Будапешт!», «Куба — да!», «Салан — мерзавец!», «Смерть — коммунистам. Мы снесем с них головы и сыграем в них футбольный матч!», «Да здравствует дерьмо!», «Пластикеры! Так высуньтесь же на белый свет!», «Де Голль — Мендес», «Бен Белла — х..!», «Папен — убийца!», «Де Голль — Фронт национального освобождения Алжира!», «Пластикеры! Хватит прятаться! Выходите на улицы!».

Но от слов было недалеко и до практических действий.

Побывав в первой половине дня в Высшей Школе политических наук, в здании которой размещался наш институт, я понял, что назревает что-то серьезное. Левые организации и партии во главе с коммунистами и социалистами повсюду раздавали листовки, призывающие парижан на массовую манифестацию против террора ОАС. Уже ближе к полуночи из выпуска последних известий Московского радио я узнал о начале объявленной манифестации в Париже, которую французское правительство, боявшееся левых больше, нежели правых, запретило и сделало это за один час до объявленного организаторами ее начала.

О конце демонстрации мне стало известно из передачи радиостанции Люксембурга, и сообщенное меня буквально потрясло: итог манифестации — 8 убитых и 250 раненых, включая 150 полицейских. В ходе стычек между полицией и манифестантами был пущен в ход булыжник и, похоже, огнестрельное оружие, хотя в официальном сообщении говорилось, что погибшие были просто затоптаны толпой. Но и это не все. Пользуясь тем, что силы порядка были заняты демонстрацией, оасовцы развернули в эти вечер и ночь бурную террористическую активность, взорвав в разных округах Парижа более десятка бомб, одна из которых, что было особенно тревожно, взорвалась в парижском бюро ТАСС на рю де Прони.

Аршинные заголовки появившейся на следующий день прооасовской «Орор» гласили: «Кровавый вечер в Париже... Прикрываясь словами о защите республики, коммунисты еще раз пытались использовать сложившуюся ситуацию к своей выгоде... Коммунисты добились худшего: 8 смертей, 250 раненных... Так Республику не защищают».

В редакционной статье «Орор» говорилось, что «агенты одного иностранного государства», коммунисты «стремятся возродить Народный фронт, который станет в их руках... «машиной войны».

Весьма сходная с «Орор» по своей политической ориентации «Паризьен либере», изобразив случившееся в подобном свете, одновременно поместила на своей первой полосе леденящий душу снимок маленькой девочки, обезображенной взрывом оасовской бомбы: «Останется ли навсегда незрячей безвинная жертва пластикажа из Булони, крохотная Дельфина, которую сегодня хирурги оперировали целых шесть часов?»

Если «Орор» и «Фигаро» сообщали о 10 тысячах манифестантов, а «Паризьен либере», сославшаяся на АФП о 5–6 тысячах, то коммунистическая «Юманите» о 60 тысячах. Причем цензура не пропустила в «Юманите» заявление ФКП о событиях и конфисковала посвященные им номера парижской «Либерасьон» и марсельской «Марсейез». В последовавшей после всеобщей национальной забастовки похоронной процессии 12 февраля (а семь из восьми убитых были коммунистами) участвовало даже, по мнению ведущих английских газет, полмиллиона парижан.

Как бы там ни было, но февральские события в Париже, вне всякого сомнения, приблизили мир в Алжире, побудив правительство к более решительным действиям в этом направлении. И сколь же непередаваемым было мое облегчение, которое испытал я вечером 18 марта на станции Страсбур-Сен-Дени по пути в театр Граммон, когда я увидел в руках одного из пассажиров последний выпуск еженедельной газеты «Журналь дю диманш», в котором огромным шрифтом сообщалось: «Свершилось! Заключение перемирия вЭвиане. Де Голль говорит в 20.00». Следующая станция метро называлась «Хорошая весть» («Бон нувель»).

И террористическая активность ОАС сразу же пошла на убыль. Как и стал менее уловимым дух гражданской войны. Хотя, впрочем... Во время обсуждения Эвианских соглашений во французском Национальном собрании вспыхнула резкая и примечательная перепалка между «ультра» и отдельными левыми депутатами. Причем голлисты едва ли не впервые оказались вместе с левыми. Об этой вспышке взаимной зоологической ненависти поведала «Монд» в своем парламентском отчете 27 марта:

«— Мерзкий кретин! — вопили „ультра“ Адриги и Биажжи.

— А у меня нет, как у вас, крови на руках! — отвечает республиканец.

— Предательство!!! — витийствовали прооасовские депутаты.

— Оасовцы — убийцы, — неслось со скамей левых».

Интересно, что «ультра» оасовцы обвиняли де Голля в... «коммунизме».

Между тем в Алжире продолжалась настоящая война с десятками убитых и сотнями раненых каждый день. В этой обстановке де Голль, дабы успокоить правых в отношении своего «прокоммунизма», требует отзыва советского посла, и контакты между Францией и СССР будут существовать на уровне временных поверенных в течение длительного времени.