Думаю, он бы искренне расстроился, если бы я купила у него эти круглые солнцезащитные очки советского времени. Осторожно кладу находку на место: «Жалко! Маловаты». Он почти не реагирует, лишь чуть слышно ухмыляется. В прошлый раз по моей вине он расстался с маленьким коричневым кошельком. Сглупил установить скидки на безделушки – у него явно была депрессия.
Я не скажу вам, как его зовут, потому что и мне он не назовет своего имени. Маленькая лавка старьевщика, где большинству вещей просто не суждено припомнить свое имя, - его среда обитания. Поначалу даже не понимаешь, где искать продавца. Так органично он вписывается в ряд «экспонатов». Серые волосы, редкая борода, всегда неприметных тонов костюм. «А люди Вам часто приносят что-нибудь старенькое?» - изображаю зеваку, и тут он поднимает на меня голову.
Небо третье, небо четвертое. Поэт Иван считает неисчисляемое. На двадцать шестой странице маленькой красной книжки начинается цикл его стихотворений «Бездна небес». Мы запихали пальто в самый отдаленный от глаз людей уголок «Севера». Ваня отламывает яблочный штрудель: «А всего этих небес десять».
Дома у него на отдельной полке лежат четыре разных книги. Он написал их сам. И выпустил сам. «Сдуру» - как говорит он про первый сборник. Странно, думаю я, продолжая листать страницы про небо, он такой интересный и харизматичный человек, почему так не любит публику? «Я же не против, – читает мои мысли Иван – чтобы ко мне на вечера приходило больше людей. Только бы я расстроился, если бы стал знаменитым». Да миллионы людей только и мечтают об этом! «Ни к чему мне эта кутерьма – по-простому продолжает он. – настоящий поэт хочет, чтобы его понимали».
Ваня говорит, что послушать его стихи приходят люди, которые хотят выпить, но выпить не в баре. Он собирает вокруг себя тридцать человек и жалуется, что в зале от такого количества народу душно. Ваня иногда уезжает в Москву и собирает по несколько зрителей там. И все-таки это странно: быть поэтом, но читать стихи, чтобы тебя не запомнили.
Елизавета Рожкова,1 курс
Юрием Иванов – бывший архитектор. Он, как и Иван, не стремился стать знаменитым. А если быть честнее, то архитектор – это слишком романтичное название его работы. Юрий Викторович создавал обыкновенные чертежи, строил дома без изысков. А сегодня он не у дела. Сегодня ломит в костях и кружится голова. Он инвалид.
Но сдаваться нельзя. Когда есть время, а время есть почти всегда, архитектор прогуливается до типичного дворика «колодцем», жмет на звонок и председатель общества инвалидов Московского района приветливо пускает Юрия Викторовича внутрь здания, где заседает клуб. Пять лет они борются за открытие бесплатной автошколы для людей с ограниченными возможностями. «Это мой самый главный чертеж!» – мятыми, дрожащими руками показывает схемы архитектор в то время, когда я беседую с председателем общества для материала в студенческую газету.
После беседы Юрий Викторович отводит меня в сторонку. «Посмотрите сюда» - говорит он.
-Я не старьевщик! Вы с ума сошли? – торговец солнцезащитных очков и коричневых кошельков поднимается с ветхого стула и опирается руками на столешницу, полностью усыпанную черно-белыми снимками. – Вы думаете, я всего лишь торгую безделушкам? Скажите, а вы любите кино?
- Кино? Особенно советское! – продолжаю разыгрывать пьесу.
- А в фильмах снимались? - Обескуражил. Пожалуй, тут уж фильма со мной в главной роли, да еще и советского, я не назову.
- Не снимались.
- Потому что, если бы да, наверняка знали бы, что каждая вещица здесь предназначена для своего звездного часа! – но он быстро успокаивается и берет в руки какой-то старинный альбом. – Мы закрываемся через пару минут.
Тут в дверях появляется плотная фигура мужчины, голосящего « здорово, приятель! Вот что я тебе принес!». Человек достает из кармана старую монетку, я выбегаю из павильона и на выходе жду нового знакомого.
- У меня вот готовится новый сборник. Тоже маленький тираж.- Ваня запивает штрудель крепким кофе.
- И Вы опять не постараетесь собрать зрителей?
- Удивляетесь? Для меня было бы удивительнее, если бы мои стихи читали только мама, папа и бабушка. Вот это маленькая аудитория. А когда тебя приходят послушать целых пятьдесят человек… Вы же не думаете, что я просто встаю у микрофона и начинаю бубнить по бумажке « небо пятое, небо десятое»?
- А как?
- Дайте мне сборничек. Я Вам обязательно подпишу его как зрителю, а не как журналисту.
- Пожалуйста. – Иван наугад открывает страницу и начинает щебетать. Люди на нас оглядываются, но он продолжает биться в конвульсиях, изменять свой голос, играть интонацией и заикаться в словах. Щебетать – это говорить, как птица. Похоже, тут дело вовсе не в том, что поэт скажет, а в том, как он это покажет. Может, поэтому его стихи не подойдут для тысячи любителей поэзии, зато будут понятыми десятком?
Юрий Викторович тычет пальцем в чертеж автошколы: «Здесь, на первом этаже, сразу, как ученики будут подниматься на занятия по теории, мы поставим стенд. У меня отец был ветераном, я хочу, чтобы информация была посвящена войне. За нас, конечно, в сто раз лучше эти чертежи Правительство перекроит, этаж уберет, или еще как… Только вот моя мечта заключается в малом: мне бы стенд всего лишь про то, как люди раньше умели все вместе за счастье бороться…».
Ага, это он монетку приносил! Простите-извините – начинаю объяснять «приятелю» кто я такая.
- Так ведь он же живет здесь практически, сударыня! – прикусывает усы знакомый старьевщика. – На очки-то он, конечно, не обидится. А со старыми телефонами, тумбочками и стульями тяжело расстается. Это больше, чем просто его дом. Никогда у него не спрашивал, почему он держится за этот хлам, только это уже годами длится. У меня интерес какой? Коммерческий! Могу сказать, что как бизнесмен он никудышный – только покупатель спросит «а это что?», он сразу начинает отвечать невежливо. А потом все про свою высокую культуру говорит, святыней это место называет.
- Как думаете, чего это он?
- Я лишними вопросами не задаюсь. Может, он в музее работал раньше или актер в прошлом.
Все еще живо представляя перед собой «щебечущего» поэта с клювом в штруделе, перелистываю страницы подаренного мне Иваном сборника. Мне ни одно его стихотворение про небо не понятно. Я расстраиваюсь и открываю последнюю страницу с целью увидеть число тиража. К обложке белыми нитками пришит бумажный кармашек. Достаю оттуда стихи. Ну, может быть здесь я что-нибудь пойму? Из всех прочитанных мною строк, запоминается только одна: «Я мол как облачко: с ветрами толкую». Съеживаюсь на диване. Эти три человека… Они ведь тоже, мол, как облачки. Сами по себе летают, и никто не смотрит на них. А они плывут, плывут по своей собственной неведомой траектории, оберегая высоту своего полета.
