Высшая Школа Журналистики и Массовых Коммуникаций

Оказалось, что мама наша уже «завербовалась» со всеми нами на постоянное жительство в Восточную Пруссию, только что отторгнутую от Германии и переименованную в Калининградскую область. Туда предложили переселяться всем желающим в нашем Дрегельском районе. Правда, откликнулись согласием на это предложение немногие: мы, вернувшиеся с войны мамины сестры, у младшей из которых Клавдии была двойня двухлетних ребятишек, Терентьевы из нашего же Раменья, Тихомировы из Порога, Ивановы из Смолина и, кажется, все, имея в виду округу в радиусе 10–12 километров. По условиям вербовки, выехать туда, естественно, после получения паспортов, о которых до этого у нас и не слыхивали, могла любая крестьянская семья, имеющая в своем составе не менее двух трудоспособных (а у нас как раз в начале 1946 года исполнялось 16 лет Ваське). Продовольственные условия переселения нам, пережившим нескончаемую голодуху военных лет, казались почти фантастическими: единовременно выдавали 100 килограммов зерна на главу семьи и по два пуда на каждого из ее членов.

Сборы наши были недолги. Оставили мы заколоченную избу (мать продала ее в Подберезье в 1957 году, для чего специально приезжала на родину). Погрузились на две телеги, к последней из которых была привязана наша корова Дымка, ростом немногим больше козы), и двинулись, провожаемые всем Раменьем, в Неболчи. Здесь в наше распоряжение были предоставлены вагоны-теплушки предназначенного для нас поезда, который отправится в путь-дорожку дальнюю где-то через сутки и, к удивлению тех, кто знал, что и к чему, не на Ленинград, а в противоположную сторону, как потом выяснится, на Окуловку. Нам предстояло ехать кружным путем: Окуловка — Чудово — Новгород — Луга — Псков — Резекне — Даугавпилс (тогда Двинск) — Вильнюс — Каунас — Вирбалис — Гумбинен — Инстербург, т. е. в объезд Ленинграда. Вся наша дорога заняла, думаю, пять-семь дней.

Выгрузили наш эшелон на станции Инстербург, в имевшем сугубо европейскую архитектурную наружность городке, наполовину лежавшем в развалинах. И пешим ходом, длинной таборообразной колонной с коровами мы, в сопровождении солдат с автоматами, двинулись по обсаженной деревьями автостраде назад, на восток, к Гумбинену (Гусеву). Через несколько километров мы по команде ведущего свернули на ответвление этой дороги, но уже в южном направлении на Даркемен (Озерск). Шли мы Целый день и достигли места назначения к вечеру, когда уже приближались сумерки и моросил дождь.

Деревня, хотя в селении не было ни единого деревянного дома (все дома кирпичные и все под красной черепицей), называлась Шиллелен. Нас наскоро распихали по домам. Нам достался дом на отшибе без окон, дверей и почти без полов. Мы кое-как устроились на ночь, а поутру стали устраивать свое гнездышко. Прошлись по поселку, посмотрели, кому что досталось, и сделали два наблюдения. Во-первых, в каждой семье были взрослые, мужчины и ребята, вернувшиеся с войны, а во вторых, наш дом оказался раскуроченным намного больше, чем другие. Огляделись мы и стали жить-поживать, начав, конечно, с ремонтных работ.

Чувствуется ухоженность во всем и «окультуренность» окружающей природы. Скажем, леса в нашем представлении, девственного, дикого, здесь нет и в помине, не назовешь же лесом лесопосадки, как бы они издали ни напоминали настоящий лес. Везде асфальт (в крайнем случае брусчатка), редко встретишь кусочек грунтовой проселочной дороги где-нибудь в поле. Все дороги обсажены деревьями не виданных нами пород — дубами, липами, кленами, ясенем. И, пожалуй, еще больше нас озадачило отсутствие в домах русских печей, без которых и дом не был дом, везде камины, покрытые изразцовой плиткой. Впрочем, печи на наш, новогородский манер, вскоре стали появляться одна за другой рядом с немецкими.

И в довершение ко всему абсолютное отсутствие необходимейшего из самого необходимого — дров, дело уже совершенно невиданное. Вместо дров мы обнаружили брикеты фабрично-заводского производства, представляющие из себя смесь каменного угля и торфа. Впрочем, топить брикетами мы быстро навострились, и проблема отопления домов в надвигающиеся холода перестала быть для нас беспросветной, благо обнаруженные нами запасы этого топлива были достаточными на зиму.

Бросилась в глаза какая-то скученность, теснота сельской немецкой жизни, по крайней мере, в нашем понимании. Куда ни кинь взгляд, везде дома, по всей округе, во всю ширь горизонта виднелись хутора в виде обширных усадеб, порой с колоннами, с навесами и скотными дворами, в окружении неизменных садов. Одни занятые земельные угодья, и никакого ощутимого свободного пространства. А в самом центре Шиллелена стоял двухэтажный каменный дом с большими окнами, на белом фасаде которого черными буквами было выведено «Фриц Цонас». Идеальное место для деревенского клуба. В большом поселке Зоденен километрах в пяти от Шиллелена на северо-восток, где размещалось военное подсобное хозяйство, еще оставалось немецкое население, которое окончательно покинет свои родные места через год с небольшим. В каких-нибудь полутора-двух десятках километров от нашего райцентра Озерска пролегала польская граница.

Времена не были идиллическими, и не только потому, что на дворе стояла осень. Не говоря уж о литовских «лесных братьях», по слухам, нет-нет да и наведывавшихся в наши края, рассказывали также о неких «эсэсовских бандитах», оставленных в этих краях для ведения партизанской войны против «советских оккупантов». Я слышал, что будто бы бандиты встретили в лесу одного мужика, отца троих детей, живым вернувшегося с войны, который ходил кратчайшим путем в Черняховск за хлебом, отрезали ему голову, насадили ее на сук с надписью «Убиваем за килограмм, а будем убивать за грамм!».