Я бешено металась в поисках героя с позицией, революционера, разговаривающего исключительно искрометными рифмами, молодого бунтаря, который днем в собственном офисе борется с системой а-ля Навальный, а ночью добивает ее методами Олега Воротникова.
В своей погоне за прогремевшем брендом я чуть было не прошла мимо личности, которая действительно заслуживает права называться человеком с позицией. «Каждый, кто идет в жизни собственным путем, - герой. Каждый, кто... осуществляет то, на что способен, - герой...» (Герман Гессе)
Яна Калобанова… Её имя не доводит массы до экстатического трепета. Студентка факультета журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Сосредоточие внутренней силы и энергии. Девушка, к восемнадцати годам прошедшая путь от беспринципного нациста до волонтера в детских домах, от бессмысленно протестующего подростка до сформировавшейся личности со своей теорией малых дел.
Не символ эпохи. Премий не получала. Собственного офиса не имеет. Да и путь ее схож с остальными, но именно поэтому она и Герой…
- Если бы уже сегодня ты писала биографию, какие страницы жизни ты пометила бы звездочкой, как особо сложные для прочтения?
- Я вообще писала бы не сначала. До 12 лет было детство. По-моему, детство по определению не может быть обычным, но оно было спокойным. Я росла как роза под колпаком. Потом перешла в другую школу, где колпак быстро разбили, и я окунулась в самый омут подростковых соблазнов. Вот с этого момента я бы и начала.
- Колпак разбили или же розе самой стало тесно?
- Наверное, одно без другого быть не может. Влюбилась в мальчика из параллельного класса. Он был националистом, но любовь ведь не знает идеологических преград. Поначалу ходили вдвоем по углам жались, потом поняли, что 12 лет - это серьезно, и у нас должно быть все по-взрослому. Я его «веру» приняла, а он устроил мне альтернативное «знакомство с родителями»: привел в компанию. Вдохновителями там были Лом и Леха «Бомбер». Первого армия исправила, второго – могила. Лом, кстати, был старшим братом моего парня; я этим так гордилась.
И понеслась душа по кочкам. Начались тусовки в подъездах с дешевым пивом, с сигаретами «Marlboro», потом, правда, я поменяла их на «Winston», потому что он дешевле, а порой, когда совсем не было денег, то курила «More», короче все шло в ход. Были деньги, пожалуйста, Яна «Parliament» покупала, и сразу такое внимание мне оказывалось.
- Ты только курила в подъездах или в стрелках тоже участвовала?
-На стрелки ходила постоянно. Если нужно было бить кого-то знакомого, мы надевали маски.
- Вы и знакомых били? То есть днем ты с человеком здороваешься, а вечером идешь ему почки отбивать?
- Это были отдаленные знакомые, не в том понятии, в котором мы привыкли интерпретировать. Знакомые без личного знакомства. И почки отбивали в основном парни, а мы, например, из карманов что-то могли вытащить в качестве трофея. Вообще меня, малолетку глупую, на стрелках так стимулировало то, что меня уважали.
- Уважали за то, что «Parliament» покупала или за то, что встречалась с братом Лома?
- За это, наверное, тоже, но тогда мне казалось, что в первую очередь за то, что я безбашенная была, не думала ни о чем. Старалась не лезть в самый огонь, конечно, но туда, куда не доходили остальные девчонки, я доходила. Участвовала в стрелках на крыше. С крыш, конечно, никого не скидывали, но не потому, что моралью и жалостью руководствовались, а потому что было слишком яркое палево, и это стали бы расследовать. Кстати, я своими глазами ни разу не видела, чтоб людей забивали до смерти. Я знала это только по видео, по рассказам и нисколько этого не боялась, даже гордилась, что мои друзья носят белые шнурки.
- Складывается ощущение, что вы обитали на острове анархии. Творили, что хотели. Проблем с законом не возникало?
- Дела никогда не расследовали, это все оставалось висяками. Было слишком мытарно искать виноватых. Да и простые жители города как будто не замечали происходящего, а многие даже были на нашей стороне.
Помню один случай: мы шли по улице с флагами, пели: «Штурмовик - русский патриот, Штурмовик – храбрость и сила…». Нас накрыл наряд милиции, парни убежали, я нет. Меня и еще парочку нерасторопных забрали в участок.
- Как семья пережила период поворотов не туда?
- Когда появились первые проблемы, папу вызвали в школу; одного похода ему хватило, и он заявил: «Я больше в школу не пойду. Мне позориться совсем не хочется, я человек в городе уважаемый, и не собираюсь выслушивать, какая моя дочь плохая». В результате я отдувалась либо самостоятельно, либо мама вставала на амбразуру. Мама всегда оставалась мамой, защищала всегда.
- Не было стыдно? Ты ведь чувствовала, что делаешь противозаконные вещи, а мама изводилась, но была с тобой.
- Честно, тогда не было, мы с мамой только начинали сближаться, и так сильно не дружили, как дружим сейчас. Тогда родители казались инопланетянами, и это притом, что я всегда своей мамой хвасталась: «У меня золотая мама. Она мне все разрешает». Я не чувствовала тогда, как ей тяжело. Она ходила к психологу, в церковь, когда понимала, что не справляется с этим эмоциональным грузом.
- Как закончился твой бессмысленный и беспощадный бунт?
- Перед девятым классом родители перевели меня в другую школу. Жизнь сразу забилась в ином ключе. Новая школа находилась в противоположном районе города, так что все нити, связывающие меня с прошлым, резко оборвались.
Взяли меня с испытательным сроком, который я чуть не провалила. За посещаемостью следили очень строго. В начале учебного года я, конечно же, стала прощупывать почву, испытывать, что и в каких количествах можно пропускать. В очередной раз решила прогулять, уехала на другой конец города, звонит папа: «Яна! Ты где?», «Я в школе», «А сейчас же по расписанию урок идет», «Я в туалете» «Что-то не гулко для туалета», «Ну, у нас негулкий туалет», «Ян, мне звонила Елена Леонидовна, сказала, что тебя в школе нет, я за тобой сейчас приеду, если ты мне не скажешь, где ты, для тебя это плохо кончится», «Боршодская, 28». Приезжает папа, сдвигает брови и этого достаточно. Прогуливать я перестала, потом и курить бросила.
- Осознанно?
- Нет, просто стало не с кем. В новой школе никого не знала, а бегать одной было некомфортно. Это был первый шаг, он был случайным, все остальное уже совершалось осмысленно. Влияние компашки нацистов окончательно ослабло, ни с кем из них я больше не общалась, и в голове все постепенно вставало на свои места, я поняла, что на первом месте для меня стоит семья. С мамой мы сближались все больше, причем это было даже не на уровне мать-дочь, это перерастало в какую-то высшую духовную неразрушимую связь. Происходящие со мной метаморфозы вызывали у родных гордость, которая для меня служила импульсом и подстегивала совершать если не подвиги, то хорошие дела точно. Но настоящей меня не было бы, если б не было последней школы. Она сделала из меня человека, наша классная руководительница помогала нам становиться лучше, реализовывать идеи. Словосочетание «социальный проект» было в нашей школе как нечто само собой разумеющееся, каждый что-то делал. Существовало разделение: орган мысли и орган дела. Орган мысли придумывал, орган дела воплощал. В школе был нереализованный проект, связанный с радио, я тут же за это дело ухватилась и стала руководителем соцпроекта «Радиоволна», писала сценарии, вела передачи. В 10 классе решила баллотироваться в президенты школы, мозги уже окончательно встали на место, хотя внешний вид мой доверия абсолютно не вызывал.
- Ты, видимо, преувеличиваешь, обычно ведь, что в голове, то и на голове…
- Не-не, я понимала, что мой внешний вид нуждался в апгрейде. Я из нацистов ведь сразу в панки переквалифицировалась.
- Тоже «любовь на всю жизнь» повлияла?
- Любовь к каналу A-one, он тогда у нас в городе только появился, и я в числе первых уловила тенденцию, поэтому через некоторое время уже была уважаема в компании нефорков. Так что я была президентом-панком. Кстати в предыдущей школе, когда ученики подсели на ска-панк, консервативная администрация решила, что это секта, они насильно срывали с детей клетчатые банданы, напульсники, водили к психологам, Затюкивали детей до такой степени, что они просто боялись приходить на учебу.
- Какие преобразования ты осуществила, будучи президентом?
- Мы с ребятами вначале в рамках очередного проекта осуществляли патронаж детских домов, потом все это вышло за пределы «пришел, увидел, отчитался». Наверное, волонтерство окончательно помогло расставить приоритеты. Мы ездили в один и тот же дом малютки, ребята росли вместе с нами. Причем с их стороны никогда не было фраз типа: «Мама, мама забери меня». Они чувствовали и понимали, что мы тоже дети, такие же как они. Оттуда просто невозможно было уезжать без слез, невозможно смотреть, как они стоят маленькой группкой, прижавшись друг к другу, как птенчики, и машут тебе вслед. И ты понимаешь, что ты снова вернешься, снова это все испытаешь.
- Ты приостановила волонтерскую деятельность после переезда в Санкт-Петербург?
- Наоборот, в Питере гораздо больше нуждающихся в поддержке и участии и гораздо больше возможностей помогать. Конечно, сначала я не знала, куда податься, потом осмотрелась, сегодня пока что принимаю участие только в одиночных акциях. Но на них сложно поделиться даже тысячной долей того, что дают родные люди. Без теплоты, ощущения руки близкого можно пойти только по тупиковому пути. Семья помогла мне выкарабкаться из ямы, в которую я сама себя загнала.
- К восемнадцати годам ты многое успела понять и поменять, но думаю, что в полной мере роль близких в твоем становлении тебе только предстоит осознать…
-С каждым днем я все больше и больше ощущаю это необъяснимое влияние, особенно когда смотрю на своих родственников: вокруг меня практически нет разведенных пар. Все рано поженились, у всех крепкие семьи, детки, отличная работа, и пусть это все в рамках моего маленького города, но по-моему, совсем не важно, где строить семью и очаг. И есть другая сторона: знакомые, у которых то отчим, то отец, который максимум, что может сделать, это поздороваться с дочкой. И тогда ты начинаешь втройне ценить сокровище, какое тебе посчастливилось иметь. Мама для меня - светило, с ней поговоришь, набираешься сил, есть стимул идти дальше. Своим благополучием я обязана ее опыту, терпению и мудрости.
Сегодня все темное прошлое далеко позади, и я понимаю, как чудовищна была та маленькая девочка.
- Чем сейчас живет Яна Калобанова?
- Я решила, что посвящу себя спортивной журналистике. Люди постепенно забывают о том, что когда-то мы были непобедимой спортивной державой. Теперь планку взяли Китай и США. Для меня все упирается в то, что Россия коррумпированная страна. Одному человеку потребуются месяцы, чтоб исправить ошибки прошлого, а у огромного государства на это уйдут годы. И сегодня мы платим за разруху девяностых, когда вместо многообразия школ олимпийского резерва с огромным количеством сильных тренеров, осталась парочка спортивных интернатов и горстка энтузиастов, преданных делу до фанатизма.
Я хочу показать, как красив спорт, как мы умеем побеждать; чтоб примером служили Елена Исинбаева с двадцатью семью мировыми рекордами, хоккеисты, которые могут играть наравне с канадцами, и которые не раз доказывали, что могут быть сильнее и лучше их. Журналист должен не просто интересоваться спортом, он должен им жить, как минимум быть активным болельщиком, я, например, не только болею, но еще и играю в любительский хоккей. Мне 18, и я работаю спортивным журналистом на ТРК «Первая линия», через несколько лет, возможно, я уже буду редактором на спортивном телеканале. Сейчас, время, когда нужно разбрасывать камни, чтоб потом собирать не булыжники, а алмазы/
