Высшая Школа Журналистики и Массовых Коммуникаций

Корконосенко С. Г.
Среди историков печати некоронованный король

(К 80-летию профессора А. Ф. Бережного) // Впервые опубликовано: С.-Петербургский ун-т. 1996. № 23. С. 9–11. Здесь и далее уже опубликованные статьи печатаются с исправлениями, а также дополнениями или сокращениями.

Королем историков печати А. Ф. Бережного однажды в стихотворном экспромте назвал профессор МГУ И. В. Кузнецов — а уж он-то в этой науке стоит на самом верху иерархической пирамиды. Москвич следит за творчеством своего питерского собрата больше сорока лет. Я, если зачесть студенческие годы, — почти три десятилетия. И мне всегда казалось (уверен, что не мне одному), что Александр Феодосеевич действительно знает о журналистике все — по крайней мере, все главное. Тем более, что его научное «королевство» не замыкается в границах «чистой» истории. Оно вмещает в себя публицистику великих революционеров-демократов XIX века и предреволюционную прессу века XX, зарождение советского типа печати и в особенности роль в этом процессе В. И. Ленина, фундаментальные принципы журналистской деятельности и цензурную политику государства, творческий метод выдающихся мастеров пера в прошлом и настоящем и «благородную страсть печататься» рабочих корреспондентов. А еще роль в газете писателей и поэтов, журналистские биографии М. Горького, А. Серафимовича, Д. Фурманова, Г. Димитрова. Как и положено крупному ученому, значительную долю его трудов составляют учебники и пособия, выпущенные центральными и университетскими издательствами. Нужно обладать богатым воображением, чтобы представить себе, как можно ежегодно публиковать по монографии (а то и по две), не говоря уже о статьях, которые появляются на свет как бы «в рабочем порядке». И нужно быть Бережным, чтобы трудиться в таком режиме на протяжении десятилетий. Чего, спрашивается, ради? Известно, что издательская активность материального благополучия не несет — чаще от нее одни убытки, а для известности и славы хватило бы и малой толики опубликованного. Ведь даже университетская научная премия давно уже получена.

Разгадка, как водится, в личности — неординарной и в то же время как бы вылепленной событиями, которые в наш век потрясли страну, народ, мир. Мы поймем это, если возьмем в руки последнюю, 49-ю по счету, книгу А. Ф. Бережного, выпущенную Издательством Санкт-Петербургского университета в прошлом году. Зная фанатичную преданность автора «своей» науке, можно поначалу решить, что сборник документальных очерков «Они сражались за Родину. Универсанты в годы войны и в послевоенные годы» для него — «не по теме». Но нет же, эта работа — закономерное и неизбежное явление. Она — и долг чести по отношению к персонажам ста с лишним очерков, а вернее — ко всему фронтовому поколению. Одновременно это — и признание своей нерасторжимой связи с университетом, с его многоликим, благородным, уникальным сообществом. Это и «зеркало» личной судьбы.

Судьба... Внешним образом она проявляет себя в вехах и фактах биографии. Но сами-то факты таковы, что в них кроется предопределение линии жизни, мироощущения, грядущих поступков и встреч. Вот, может быть, самый важный из поворотных для Бережного рубежей. В 1939 году, только-только став студентом филфака ЛГУ, он был призван в армию. А летом 45-го, завершая растянувшийся срок службы, проехал поездом с Дальнего Востока через всю страну, увидел и запечатлел в душе ликование и горечь Победы — и уже с этим багажом вернулся в аудиторию филфака.

Александр Феодосеевич не из тех ветеранов, кто, как говорится, остался в прошлом и им одним живет. Он, как ни покажется странным, не любит бывать на встречах однополчан: товарищей помнишь кудрявыми плечистыми парнями, а на встречи приходят истрепанные возрастом старики — одно расстройство смотреть. Но фронтовая судьба не расстается с ним. Она напоминает о себе поразительными совпадениями обстоятельств. Разве не знак судьбы в том, что квартира нынешнего профессора находится у метро «Московская», в двух шагах от того места у Средней Рогатки, где молодой зенитчик стоял на страже ленинградского неба? Еще важнее, что именно в давние фронтовые годы для него окончательно сложились нравственные постулаты. Например, стойкая привычка брать на себя тяжесть трудного, а то и опасного решения и до предела увеличивать свою долю общего груза. Так было в ночь с 21 на 22 июня 1941 года, когда над их батареей вдруг обозначился силуэт «Юнкерса». Еще не прозвучало роковое слово «война», по телефону с командного пункта — ничего, кроме растерянности, а черная тень уходила из зоны обстрела. На свой страх и риск Бережной крикнул: «Огонь!» Вгорячах дело чуть не обернулось трибуналом...

Подобные ситуации ответственного выбора не раз возникали позже. Оказавшись среди студенческой молодежи, тридцатилетний офицер как бы со стороны увидел себя на ее фоне — и испугался: как много лучших дней безвозвратно потеряно, как велика опасность не успеть сделать сколько-нибудь серьезное дело. Тогда и определилось его профессиональное кредо: чтобы не отставать, надо обгонять, а для этого — трудиться с бешеной энергией. Филфак он окончил по формуле, которая позднее стала девизом ударников пятилеток: «5 в 4». Аспирантура, диссертация, тут же, в начале 50-х, — первые монографии, звание доцента, заведование основной на отделении журналистики кафедрой (оно продлится тридцать лет) и отделением в целом, докторская диссертация по вопросам печати — одна из первых в стране, руководство факультетом журналистики с момента его создания...

Здесь, пожалуй, надо сделать паузу, чтобы против воли не нарисовать портрет этакого баловня удачи и охотника за чинами. Если бы дело обстояло так, то не было бы во всем, что делает Бережной, обычных для него широты замысла, дотошности в деталях и фундаментальной глубины. «Не будучи человеком тщеславным, я никогда не ставил себе целью сделать карьеру профессора, заведующего кафедрой, декана. Я лишь стремился соответствовать тому уровню университетской культуры, которая воплощалась в фигурах моих учителей». Эти слова Александра Феодосеевича запали мне в голову с его 60-летнего юбилея. Хотел бы, чтобы они стали и моей заповедью, тем более что для нашего поколения факультетских преподавателей он был одним из первых учителей. Правда, на нравоучительные беседы особенно не расщедривался, разве что по конкретному поводу раскрывал некоторые секреты. Как-то я посетовал на перегруженность аспирантскими экзаменами. Неожиданно услышал в ответ целый монолог: о том, что в его бытность аспирантом экзаменов насчитывалось втрое больше, что лишнего знания не бывает, что надо так повернуть самоподготовку, чтобы взять максимум для своей научной темы. «Знаете, из чего родилась моя книжка о публицистике революционеров-демократов? Преобладающую часть материала я собрал, когда готовил этот вопрос для кандидатского экзамена...» Между прочим, свои аспирантские конспекты я храню и использую по сей день.

В Бережном-ученом кроме вдохновенного трудолюбия (что не редкость для людей университетского круга) поражает способность концентрироваться на главном предмете, отбрасывая занятные, а потому губительные пустяки. Профессор С. В. Смирнов, сам великий труженик, работавший с ним в архиве над биографическим справочником, не уставал удивляться: «Я одно дело просмотрел, а он четыре-пять. Мне интересны подробности, а он схватывает только то, что прямо относится к персоналиям».

Умение точно выбирать стратегические ориентиры и не выпускать их из вида оказалось спасительным для А. Ф. Бережного и в других его ипостасях. Прежде всего — в тяжкой деканской службе. Для тех из нас, на чьих глазах прошла вся череда деканов, он по-прежнему остается «шефом». Он и среди деканов — «некоронованный король». Потому что никто из преемников не пользовался таким неколебимым авторитетом и никто так надежно не прикрывал собой факультет — любимое детище, стремительно растущее, умнеющее, набирающее силу под его хозяйской опекой. Бывал и крут — если чувствовал угрозу процветанию факультета, неизменно напорист, если приходилось «пробивать» новую лабораторию или увеличение приема — в ректорате ли, министерстве или ЦК партии. Был большим мастером наживать себе врагов и неприятности.

На языке цифр результаты усилий декана отображает рост числа выпускников (по всем формам обучения): 1963 г.— 82, 1966 г.— 111, 1970 г. — 122, 1976 г. — 168... А кривую скачков кровяного давления способна восстановить одна Эльвира Михайловна — домашняя «болельщица» и сестра милосердия. Но и ей не под силу было уговорить мужа сбавить обороты. Во-первых, не в его характере. Во-вторых, процветание факультета навсегда вошло в круг жизненных приоритетов. Доцент П. С. Карасев, идущий рядом с Бережным вот уже полвека, иной раз с юморком вспоминает: «Никогда понять не мог: вечером расходимся с кафедры, а наутро еще до начала занятий он тащит гору каких-то исписанных бумаг. По ночам, что ли, он свои проекты сочиняет?» Уточню — все-таки не гору, а порядком потертую кожаную папку, которая в моем сознании неотделима от облика Бережного. В ней действительно помещалось несметное количество сюжетов, набросанных мелкими, летящим, своенравным почерком, не поддающимся расшифровке по причине категорического пренебрежения нюансами чистописания.

Мне случилось вместе с кафедрой Бережного унаследовать и стол заведующего — необъятную поверхность и неизмеримый внутренний объем. Прежний владелец до отказа наполнил его деловыми набросками, письмами, рецензиями, автографами, исполненными все тем же неудержимым почерком. Какое-то половодье информации, по которому без устали курсировал стол-ковчег. И это при том, что черновики Александр Феодосеевич не хранит: работа сделана, монография вышла — и рукописи безжалостно отправляются в корзину. Место в шкафу и голове освобождается для новых разработок.

Но есть особый род документов, которые он бережет как бесценные реликвии. Это — содержимое личного архива декана. Весь бисер факультетских будней, что бесследно просыпался сквозь пальцы сослуживцев, осел в его хранилищах. Скрупулезная летопись: открытие кабинета машинописи, образование студенческого фотоагентства, первый международный семинар... Подшивка учебных газет (не сохранившаяся даже в библиотеке), начавшаяся с выпуска «Ленинградского университета» 3 мая 1963 года. Микроскопические газетные заметки с упоминанием факультета. Альбомы с публикациями выпускников, вырастающих в известных публицистов и литераторов.

К каждой юбилейной для факультета дате Александр Феодосеевич пишет основательную статью-обозрение. Остается только поражаться обилию точных справочных данных и конкретных имен. Здесь — весь он: и кропотливый историк, и глава, и лидер коллектива соратников, и учитель, преданно влюбленный в питомцев, в том числе и не самых благодарных. Естественно, когда мы развернули подготовку к 50-летию факультета, прошедшему весной этого года, то кладовые Бережного стали основными ресурсом мемориальных материалов. Он же и возглавил подготовительный комитет. Боже, сколько успел сделать восьмидесятилетний профессор — куда там молодым! Он днями просиживал в оформляющемся музее, вместе с художником сортируя и размещая экспонаты. Беспрерывно теребил леноватых членов комитета, печатал для них памятные записки. Написал солидные статьи для теоретического сборника, газеты, выставочных стендов. Дал полдюжины интервью прессе и телевидению...

В наш оборот недавно вошло выражение «свое дело». Мы, бывает, вопреки логике человеческого общежития, превозносим «новаторов», которые выделяются из среды себе подобных и заводят сепаратный ларек, контору, грошовую газету. Бережной относится к типу людей, принципиально отрицающих хуторскую психологию, воспринимающих «свое» неотрывно от нашего и общего. Это наиболее органичный для высшей школы тип сотрудника, и не случайно в послужном списке Александра Феодосеевича значится руководство самыми влиятельными общественными организациями университета. Не случайно и то, что спокойная по жанру книга «Они сражались за Родину» заканчивается темпераментным послесловием составителя под названием «Праздник со слезами на глазах». Многое не устраивает его в нынешних толкованиях войны, не приемлет он фальшивого принижения народного подвига. Знаю, как тяжело переживает скороспелую ревизию тех нравственных ценностей, которые для его коллективистского поколения были незыблемыми. Замечали мы, что в какой-то момент «судьбоносных» реформ замкнулся «шеф», посуровел, почувствовал себя чужим на празднике непривычной для него жизни.

Вот тут и подоспел юбилей факультета. По сценарию торжественного собрания в громадном зале гостиницы «Петербург» планировалась его сольная речь — как отца-основателя. А он ни в какую, да еще стал требовать выбросить из сценария возвышенные характеристики своей особы. Текст мы, конечно, не изменили, и речь он все-таки произнес. Лирическую, даже сентиментальную, совсем не «королевскую» — про людей, составляющих богатство факультета и обогативших его самого. Как сейчас вижу затемненный зал, в котором пожилой профессор с микрофоном бесследно потерялся бы среди разновозрастного журфаковского люда — если бы все прожектора не были направлены на него. Еще бы не стать лириком, когда дело жизни вдруг предстает перед тобой в самом расцвете и с таким множеством лиц.