Пока одни СМИ пророчат России голодную смерть, а другие потчуют обещаниями на завтрак, стоит задуматься: а так ли страшен кризис, как его малюют? Лучше всего об этом расскажут обычные семьи, живущие в современных реалиях.
Солдат на страже зубов
-Я мужу сказала, что вы из центра реабилитации,- предупреждает Анна, пока мы поднимаемся.- Он не любит чужих.
Заходим внутрь. Типичная коммуналка: пожелтевшие стены, трещины, пыль полосками висит под потолком. Дом старый, стоит под углом, который меняется в зависимости от времени года. Кресло на колесиках здесь – не самый удачный вариант, оно все время будет съезжать к стене.
В самой комнате все выглядит довольно бедно. Половина обоев содрана – следы начатого ремонта, старый советский сервант с зоопарком пыльных фарфоровых животных внутри, крошечный столик, за который меня зовут пить чай.
Посередине стоит инвалидная коляска, в ней мальчик лет восьми. Он весело вскрикивает, улыбается, как может, и машет тоненькими ручками. Его зовут Макс, он болен детским церебральным параличом (ДЦП). Старший брат, Рома, разглядывает меня с веселым детским любопытством. Анна расставляет на столе угощения к чаю и начинает рассказывать.
Анна уже пять лет работает медсестрой в Военно-медицинской Академии. График: сутки через четверо. Сначала совмещала еще с работой бармена, но потом ушла. В кризис зарплату в Академии сильно сократили. Пять лет назад со всеми премиальными получала около 15 – 17 тысяч, теперь премии давать перестали, так что выходит только 10 тысяч в месяц. «А цены поднялись в десть раз, так что этих денег хватает только на квартплату и сигареты». Чтобы похоронить бабушку, которая умерла в этом году, пришлось влезть в долги.
С приходом кризиса семья стала больше экономить. Например, на одежде. Сейчас Анна одежду себе не покупает. Люди отдают вещи, а она их перешивает, все же швея по образованию. Детям тоже много вещей отдают. Да и Макс с Ромой - погодки, так что донашивают одежду друг друга.
-Что касается еды,- продолжает Анна,- покупаем то же самое, что и до кризиса ели. Что любили - все покупаем. Дети вот любят какао Несквик. Конечно, я в шоке, что он стоил 70 рублей, а теперь 170! Но Максик вот вообще с утра не ест – не запихнуть. А так хоть какао попьет. Все равно, никуда не денешься, не могу не покупать.
Макс радостно мычит и улыбается. Сейчас он проходит ежегодную реабилитацию. Массаж, иголки, физиотерапия. Все это бесплатно. Еще он ходит в реабилитационный центр (почти детский сад). Там у детей есть музыка, шахматы, занятия с дефектологом. Максу уже стало намного лучше, теперь он не стесняется разговаривать. Обычно с ним сидит папа, он на пенсии, получает 5, 5 тысяч в месяц. За квартиру Анна платит 6 тысяч.
Поддержка государства ощущается. По инвалидности Максим получает пенсию около 20 тысяч, к тому же ему полагается квартира на первом этаже. Получить ее можно через пять лет после подачи заявления, при условии, что ребенок пять лет был прописан на одном месте. Анна документы будет подавать этим летом и надеется, что сентябрьские выборы как-то ускорят процесс получения.
-Летом еще в Крым хотели, но нет,- с легкой грустью говорит Анна.- Цены и там поднялись. Пока там гривны были, мы были бы почти миллионерами. Сейчас цены такие же, как в Питере, мясо даже дороже. Зарплаты тоже такие же. Местные, конечно, в шоке, но все равно рады, что присоединились к России. Я, кстати, сама из Крыма, наполовину татарка.
Анна вспоминает про кипящий чайник, уходит, а Рома подкрадывается ко мне и спрашивает:
-А что это у вас?
-Диктофон. Я все записываю, прямо как настоящая шпионка.
- А-а, вы хотите сказать, что в милицию это потом отнесете?
-Нет, конечно, зачем? – смеюсь я.
-Просто я не люблю, когда меня арестовывают,- смущенно бормочет Рома и отходит.
Когда Анна возвращается, разговор заходит уже о другом кризисе.
-1998 год. Работала я тогда продавцом-кассиром в магазине элитных вин. Помню, как позвонила начальница и сказала быстро закрываться и менять все ценники. Весь следующий день мы их переписывали. Тогда, в черный понедельник, цены поднялись в 2 раза. Они потом, кажется больше и не падали.
Рома достает какую-то палку - автомат, и начинает бегать по комнате. Макс, вторя ему, издает воинственный клич. Анна шикает на Рому и тот успокаивается. Берет из серванта шкатулочку со своими выпавшими молочными зубами, проверяет все ли на месте. Чтобы никто их не украл, на охрану ставит пластмассового солдатика.
-Я вообще оптимист по жизни,- улыбается Анна,- не люблю жаловаться. Денег, сколько бы их ни было, всегда будет не хватать. И у нас были времена: никто не работал, жили только на пособия мальчишек, еще Максу тогда не дали инвалидность. И ведь жили же как-то! Сейчас я и сама удивляюсь как. Плохое быстро забывается.
Ода красному перцу
Мы сидим в большой трехкомнатной квартире, об интерьере которой Алёна говорит с иронией. «Дизайнер запил» - это о сочетании зеленых обоев с бордовой мебелью на кухне. Есть еще нелепо огромный коридор, хоть «гимнастикой занимайся», и незакрывающиеся двери в туалет, куда любят нагло вломиться кошки. Но для семьи Алёны это пристанище временное, пока не будет готов их собственный дом. А пока родители и четверо сыновей (по старшинству: Витя, Миша, Дима, Паша) ютятся здесь.
Алёна пришивает пуговицу на пиджак Димы, кладет руку на живот. Там живет долгожданная девочка Маша, и она очень любит, когда мама ест сардельки.
Алёна работает психотерапевтом, её муж – финансист. Благодаря стараниям мужа кризис их семью почти не тронул. Чтобы обеспечивать детей, он стал работать намного больше. Так что они живут, не снижая своего комфорта. И это при том, что большая часть расходов уходит на строительство дома. Сколько именно зарабатывает муж, Алёне знать неинтересно, сколько он тратит на дом – страшно. Деньги здесь не считают, в этом нет надобности.
- У меня сейчас очень много пациентов,- говорит Алёна.- Мне даже экономический кризис помогает в каком-то смысле. Но никто не приходит с тем, что «у меня нет денег на телевизор». Я объективно кризис не ощущаю. Даже в людях. У меня нет клиентов, которые действительно стали хуже жить, хотя ко мне ходят люди самого разного достатка.
Семья Алёны тоже не стала жить хуже или лучше. Здесь никогда не покупали ни брендовую одежду, ни лобстеров, и сейчас не собираются. Хотя и заметили, как подскочили цены: «пойдешь в продуктовый, купишь шиш с маслом, а там уже 5 тысяч». Но при этом Алёна без всякого зазрения совести может потратить пару тысяч на игрушки для детей. Так она снимает стресс.
-Да, бывает, и я злюсь,- пожимает плечами Алёна.- Вот хотела купить в магазине Диме кроссовки по социальной карточке. На кассе говорят: «Карточкой вы можете оплатить обувь до 33 размера». А у Димы 39. То есть, после 33 размера ты уже не ребенок. Это маразм, конечно. Но это вопрос не кризиса, а государства. Витя мне на такой случай говорит: «открой паспорт, прочитай, в какой стране ты живешь, закрой и успокойся».
Примерно такая же история у Алёны и с материнским капиталом. Бумажка так и лежит в шкафу неприкаянная. Чтобы вложить его во что-то нужно взять кредит и капиталом его погасить. Если не хочешь – твои трудности. В учебу сыновьям вложить пока тоже нельзя: второму на днях стукнет 18, он уже перестанет быть ребенком. Можно еще в пенсионный фонд, но кто знает, будет ли эта сумма хоть что-то значить через 25 лет?
- Все эти разговоры о льготах и о том, что многодетным хорошо живется, - морщится она.- Пашешь – хорошо. Только вот государство здесь не при чем.
В кухню по-пластунски влезает Паша с автоматом в руках. Он прицеливается и почти попадает в Диму, который аккуратно прокрадывается к холодильнику за красным перцем. Паша убегает, Дима остается и поет хвалу перцу: "Перчик мой сладкий".
-1998 год,- вспоминает Алёна,- это были трудные времена. Но ни столько экономически, сколько психологически. Тогда в твоем дворе могли просто убивать человека. А высунешься из окна посмотреть, на тебя направляют пистолет и говорят: «Лицо убери». Сейчас времена, безусловно, намного лучше. А кризис – пройдет.
