Четыре года назад защитник «Бронзового солдата» Марк Сирык оказался самым молодым политзаключенным Европы. Теперь он рассказывает, почему хоть до сих пор и числится комиссаром движения «Наши», но уже год не занимается политикой.
- Самое парадоксальное, что во время беспорядков меня возле «Бронзового солдата» вообще не было, - усмехается Марк Сирык. – Утром пошел в школу сдавать последний экзамен, по пути меня и взяли, как положено: руки за голову, ствол к голове, повели к машине. Больше всего меня пугал открытый багажник: думаю, засунут туда сейчас, вообще пипец. Отвезли в участок, пристегнули к креслу и шесть часов допрашивали. А потом еще два месяца. Кстати, наказание по 238 статье – за организацию массовых беспорядков - после нашего прецедента ужесточили.
Ровно четыре года назад он сидел не на застеленном радужным покрывалом диване, а на голых нарах в эстонской тюрьме. Восемнадцатилетнего таллиннского школьника Сирыка обвиняли чуть ли не в попытке государственного переворота. Тогда, в конце апреля две тысячи седьмого, пророссийски настроенные политические и общественные активисты противились переносу памятника советскому воину-освободителю из центра Таллинна на военное кладбище. Итоги уличной войны с эстонской полицией и ультраправыми все помнят: суровое подавление беспорядков, сотни политических арестов и один убитый в кабацкой драке россиянин.
- Наутро зачитали дело. Слышу знакомые фамилии: Линтер, Рева, Кленский – думаю, отлично, не один я такой. Это были знакомые антифашисты, и нас записали в соучастники. При этом мы не ладили уже больше двух месяцев, просто выносить друг друга не могли.
- А что выясняли на допросах?
- Например, кто финансировал акции. Искали «руку Кремля». А я выражал гражданскую позицию против сноса памятника, против паскудного поведения государства. На следующий день мне показывали разгром, мол, смотри, что ты наделал. Я даже в какой-то момент стал верить, что правда в чем-то виноват.
Марк, считающий себя «русским европейцем», увлекся политикой в пятнадцать лет, когда озаботился реформой образования, ущемлявшей русские школы в Эстонии.
- Эстонцы понимают, что при трети русского населения русский язык, возведенный в ранг официального, создаст государство в государстве. Но если бы они вели политику интеграции, не было бы столкновений на национальной почве. Через 2-3 поколения русские сами бы ассимилировали, - Марк утверждает, что за четыре года прежние проблемы только усугубились. - Русские, живущие в Эстонии, держат удары, которые наносятся по России.
- Я недавно был в Эстонии, бытовой неприязни не чувствуется, - замечаю я.
- Туристу это незаметно. Но в городе есть всякие интересные места: кафешки, где русских просто отказываются обслуживать, и это только в быту, - Марк говорит довольно спокойно: видно, что он уже свыкся с подобными обстоятельствами. - Политическая история очень жестко переписывается.
- В музее истории Таллинна в одной из секций показывают короткий фильм про советскую бомбежку Таллинна в 1944 году, - вспоминаю я. - Там интересный монтаж: кадры падающих бомб и тут же крупным планом лицо советского воина.
- В Прибалтике особенно ярко проявляется общеевропейская тенденция уравнивания Сталина и Гитлера. А в Эстонии события две тысячи седьмого разделили народ на две общины. Молодых эстонцев совершенно не волнуют проблемы русских, а русские стали четко идентифицировать себя как оппозицию. У ребят, которых я втягивал в политику, начали возникать проблемы: в школе, в университете.
«Рука Кремля», которую разглядела за акциями юного активиста эстонская полиция, тянулась от движения «Наши». Шестнадцатилетний Сирык, увлекшийся журналистикой и некоммерческими молодежными организациями, искал поддержку в России – и неожиданно встретил ее в Таллинне. В гостинице, где он тогда работал, Марк напоил чаем загулявшегося до утра молодого человека. Он оказался участником недавно созданного движения. Съезд «Наших», куда вскоре попал Марк, впечатлил размахом; к лагерю на Селигере Сирык сперва отнесся настороженно и даже советовал друзьям «навострить уши», но затем передумал:
- Вот так нужно проводить молодежные лагеря. Масса плюсов: образование, спорт, и для молодежи стоит копейки. Если тебе что-то предлагают, зачем отказываться? – пожимает плечами Марк. – Да даже пропагандистские песни сделаны очень качественно. Все это похоже на пионерскую организацию, которая мне симпатична своим альтруизмом. Поэтому я стал реализовывать проекты «Наших» в Эстонии.
- Но «Наши» довольно одиозная организация, - почему-то мне не хочется резких слов. В коммунальной комнате, где живут Марк и его девушка Лера, висят Лерины картины. На полках – разноцветные ткани: Лера учится на модельера. Пока мы общаемся с Марком, она кроит и шьет, иногда посмеиваясь над «серьезным разговором». Марк наливает мне чаю в кружку с эмблемой телеканала «Вот!» («ходил туда как-то на дискуссию»), угощает печеньем и, кажется, ничуть не кривит душой, говоря, что многого не знает о «Наших», да и вообще его всегда мало заботила российская внутренняя политика.
- У «Наших» есть плюсы, есть минусы. Я согласен с тем, что нужно развивать патриотизм, чтобы объединять города, культуры в единую страну.
- А на основе чего?
- Патриотизм? На основе, гм, - очевидный вопрос на секунду ставит Марка в тупик, - собственно страны, истории… Того, что мы все были вместе, боролись за наши свободы и так далее.
- Есть мнение, что движение «Наши», по сути, довольно фашистское: люди стремятся собраться в массу, демонстрируют крайне агрессивное отношение к оппонентам. 4 ноября питерские «Наши» ездили в Москву на «Русский марш». Как твой антифашизм с этим сопрягается?
- Это когда они шли параллельно нацистам? Там же были представители разных национальностей. Идеи мультикультурности, интернационализма. При этом на Селигере я был не согласен с акциями в адрес эстонского президента. Свинку назвали Ильвесом, пустили бегать по лагерю. Я говорил: да, я представляю интересы движения «Наши» за границей, но я не действую по приказу, а исхожу из того, что считаю правильным. Люди за рубежом видят Россию идеализированной. Знаешь, когда ты вырос на песнях группы «Любэ», на сказках, на «Трех мушкетерах»... Это поля, березки, которых я, к сожалению, еще не видел в России. Я из городов не выбираюсь никуда, кроме Селигера.
- А там не березки, а сосны.
Марк на секунду замирает, будто вспоминая пресловутые сосны, и расплывается в широкой улыбке. У него вполне прибалтийская внешность: светлые глаза, взъерошенные русые волосы, в левом ухе серьга: «Раньше я вообще проколотый был». На худой груди - «медали» Великой Отечественной, нарисованные на футболке цвета хаки.
- Это год назад на Красной площади была крутая акция против фальсификации истории. Делали интервью с ветеранами – они рассказывали о том, как все было на самом деле. Футболки тогда же напечатали, - объясняет Марк. - Минус «Наших» в том, что это чисто медийная организация, но медийность позволяет задать общий темп.
- Я расспрашиваю про внутреннюю кухню и структуру движения, потому что медиаобраз «Наших» каков, сам посуди: хотя бы слухи о боевых отрядах «нашистов», которых формировали из футбольных фанатов.
- На допросах меня тоже долбили: «Какая структура у движения “Наши”?» - разводит руками Марк. - Да нет там никакой структуры. Там хаос. Комиссарство – это ритуал, почти как посвящение в хиппи. Это как ролевая игра, только с политикой. Но, с другой стороны, сообщество, где друг другу помогают. Такая большая командная работа.
В комиссары его посвятили за несколько недель до ареста; когда Марк был в тюрьме, «Наши» проводили акции протеста.
- Что, на твой взгляд, общего у тех, кто вступил в «Наши»?
- Вера, что именно они изменят страну. Я, разочаровавшийся в движении, говорил со своим коллегой, ему 25 или 26 лет, он не перегорает, а идет дальше. Конечно, в Москве есть масса других примеров, когда люди вступают в движение из чисто меркантильных соображений. И я не поддерживаю массовые технологии. Как в 2006 году собирали «мясо», как мы между собой говорили, так «мясо» и собирают. Критиковать движение изнутри бессмысленно: решения принимаешь не ты.
- Ты знаком с Василием Якеменко?
- Да. Он такой… интересный человек. Мне даже девушки, которые уже отошли от дел движения, говорили: если сейчас позвонит Вася Якеменко и скажет «Надо», то безоговорочно бросим все и поедем. Я одно время перенял его метод общения…
- Метод агрессии, - чуть кривится Лера. – И, по-моему, говорит он одно и то же.
- Ну, я бы так не сказал, он же пишет себе тексты к выступлению, - Марк не согласен с категоричной оценкой, - у него, да, очень критичный метод, заставляющий тебя задуматься: а что лично ты сделал?
- Но это главный риторический прием власти: «Критикуешь, а что сам сделал?» – говорю я. – И это тоже своего рода демагогия. Если журналист пишет плохой текст, его имеют право ругать, потому что он плохо делает свою работу. То же самое и с властью.
- Да, это скользкий момент, - говорит Марк. – Но кого-то такая манера подавляет, а кого-то - мотивирует, и послушать интересно. Меня очень долго не отпускала политика. Движение «Наши» - это как наркотик.
- Выйдя из тюрьмы, ты не отказался от политики?
- Да я еще больше загорелся! Потому что мой голос стал что-то значить. Хотя я пытался баллотироваться в таллиннскую думу , и оказалось, что без денег выиграть выборы невозможно. Но я все равно верил, что реально могу на что-то повлиять.
- И что получилось?
- Скандал на скандале, - вздыхает Марк. Через год после освобождения из тюрьмы он поступил на соцфак СПбГУ, но часто ездил в Прибалтику. - Потом, размышляя, я пришел к мысли, что это были не самые лучшие акции в моей жизни. Пристегнуться наручниками, например. Нужно было расти дальше. Уже год я не занимаюсь никакой политической деятельностью. Во-первых, пришло осознание, что молодежная политика – это сплошное «бла-бла», где все творится за кулисами. На руководящие посты в новых организациях сажают людей, которым все равно, какие идеи продвигать за деньги. Во-вторых, я устал от уличных акций, устал сидеть в тюрьмах. И это даже не из-за «Наших» - просто в Прибалтике антифашист равен человеку, который идет против государственной системы. Нас выкинули за уровень маргинальности, и попытки объединить русскую культуру, разумеется, разваливаются.
- А как ты относишься к событиям на Манежке?
- Это грустно. В России самая большая проблема в том, что молодежи некуда пойти. Нет молодежных центров, публичная жизнь в Питере никак не организована: всего пара пешеходных улиц и Крестовский остров, где аттракционы и сосиски, все. У меня надежда на будущее. Я делаю ставку, что следующее поколение будет более довольным. Но Двадцать лет еще по-любому нужно.
- Ты хочешь жить в России?
- Не знаю, где. У меня паспорт Евросоюза, но мне нравятся утопические идеи. Экопоселения, например. Уже около года я в своих работах нахожусь в поиске идеальных типов. Проблемы фашизма или национализма – это ведь, по сути, проблемы капитализма. Европа экономически разделена. Север богатеет только за счет того, что там находятся банки. Когда-нибудь эта система полетит ко всем чертям. Люди высшего слоя обладают капиталом, а низшему навязано, что деньги – единственная ценность. В кризис люди работают за копейки, происходит все большее социальное расслоение и социальный взрыв.
- У тебя есть надежда, что что-то может спасти или изменить ситуацию?
- Исходя из эгоизма людей, боюсь, что нет, и нам, возможно, предстоит пережить войну. Это не столько политическое предчувствие, сколько эзотерическое. Будут большие климатические изменения – Японию до сих пор трясет. Я, когда бросал политику, вдруг понял, что ничего не умею делать руками. А ведь если каждый будет заниматься сельским хозяйством или ремеслом, то, учитывая современные технологии, все будут жить припеваючи.
- И чем ты занимаешься? – я только сейчас обращаю внимание на кожаные браслеты на подносе рядом с чайником.
- Научился варить мыло, делаю по заказу Ленфильма исторические сумочки из кожи. Недавно купил все для витражей. Как только частично рухнет финансовая система, куда денутся миллионы экономистов? Труд, не создающий реальных продуктов, станет не нужен. Денежная система все больше отрывается от материального продукта. Что такое деньги – средство обмена? На самом деле, деньги – это долг, мыльный пузырь, который не может не лопнуть. Все на грани.
Кирилл Артеменко
