Максиму Иванцову 27 лет. Он преподаёт в школе обществознание, но это лишь малая часть его бурной деятельности. В первую очередь он активист и координатор петербургского отделения молодёжного движения «Оборона». «Максим, я студентка первого курса, и мне нужно взять интервью у человека с активной жизненной позицией. Не согласились бы Вы уделить мне час в любой удобный Вам день?». «Да, конечно! Вот мой телефон». После недавней неудачи связаться с одним из молодых правозащитников меня подкупает эта открытость, и я начинаю напряжённо изучать сайт «Обороны» и читать найденные с помощью Google блоги молодого активиста. Посмотрев пару видео с выступлениями Максима на митингах, я создаю его портрет: обаятельный, уверенный в себе человек. И почему-то мне кажется – не терпящий компромиссов.
Мы встречаемся со слегка запыхавшимся Максимом на Владимирской и идём в одну из близлежащих кофеен. Созданный мной портрет подтверждается: обаяние, уверенность в себе; в руках – донельзя набитый портфель, а еще бросаются в глаза огромные наручные часы. Да, этот человек явно ценит своё время. Но при личной встрече обнаруживаю ещё одну важную черту: добрый и немного ироничный взгляд, который одновременно и обезоруживает, и заставляет чувствовать себя школьницей, хотя мне казалось, что «школоту» я в себе изжила.
Садимся, и я, немного волнуясь, говорю:
- Для начала: почему среди всех оппозиционных организаций Вы выбрали именно «Оборону»?
- На самом деле я состою не только в «Обороне», но ещё в координационном совете движения «Солидарность» и в молодёжной правозащитной группе.
(Тут я понимаю, что Гугл обладает пока не всеми сведениями. А мне казалось, что теперь все обо всех можно узнать с первой минуты поиска).
Максим продолжает:
-Ту «Оборону», что есть сейчас, мы создавали в течение нескольких лет, и, я думаю, нам есть, чем гордиться. «Оборона» существует почти совсем без денег: в течение уже долгого времени у нас нет никакого централизованного финансирования, на «карманные расходы» скидываемся сами. Нас, кстати, периодически обвиняют в принятии денежных поступлений из Америки. (Смеётся).
- Цитата из Вашего блога: «Я анархист, но прекрасно понимаю невозможность построения анархии в обществе в целом. Поэтому пытаюсь создать анархию в себе и вокруг себя». И как, получается творить маму-анархию, в том числе и в «Обороне»?
- Да, в «Обороне» достаточно анархические принципы управления, наша внутренняя структура по-своему уникальна, и это круто. Формально у нас есть координационный совет, состоящий из 3х человек, но решения как правило принимаются общим голосованием. Важно: у нас много сторонников и мало членов. Чтобы быть членом «Обороны», нужно постоянно проявлять активность. Если в течение трёх месяцев член не проявляет активности, он переводится в сторонники. И, по-моему, это правильно: решения должны принимать те, кто активно участвует. Мы не гонимся за рекордным количеством членов. И новых людей берём не сразу.
- То есть, у вас строгий контроль на входе?
- Контроль, конечно, есть, но на самом деле мы с вступающим просто должны друг другу понравиться, а для этого нужно хотя бы немного времени. Благодаря такому ходу вещей наша организация состоит из единомышленников, у нас нет случайных людей и крупных конфликтов, расколов.
- Как одну из важнейших целей «Оборона» заявляет «пробуждение аполитичной молодёжи, вовлечение её в гражданское сопротивление авторитарной системе». И каким же образом вы вовлекаете в гражданскую жизнь?
- Организуем просветительские, уличные мероприятия, просмотры фильмов, рассказывающих о правах человека. Главное – мы ничего не навязываем, а предлагаем к рассмотрению нашу точку зрения. Можно сказать, что наша организация является как бы стартовой площадкой для вступления в активную гражданскую жизнь. Мы не ревнуем, если наши сторонники позже присоединяются к другим политическим движениям, к тому же «Молодёжному Яблоку», например. Но большинство наших сторонников – люди, которые хотят не построить политическую карьеру, а скорее участвовать в политической жизни страны.
-Вы считаете, можно что-то изменить, находясь вне политической системы, вне силовых структур?
- Во-первых, я считаю, что лучше на «ты». А, во-вторых, конечно, можно. Как минимум двумя путями. Первый – делать что-то не очень глобальное, но то, что будет действовать. Такая теория малых дел. Лично я этим занимаюсь в молодёжной правозащитной группе. Мы помогаем, например, анархистам, гражданским активистам, имеющим проблемы с властью. Частенько приходится их высвобождать из лап правоохранительных органов. Ну и еще всякие приятности организуем – городскую олимпиаду по правам человека для школьников, фестиваль «Открой глаза». Чистое удовольствие этим заниматься, а главное – есть результаты. Второй путь – активная пропаганда ценности прав человека, громкий публичный разговор на волнующие граждан темы.
Вот знаешь, что я ещё заметил… В России у многих людей до сих пор остаются страх и раболепство перед властью, да и у меня когда-то так было. Люди боятся милиции, молодые парни – военкомата, а к чиновникам отношение как к большим начальникам, если не как к богам. У меня такое отношение испарилось как раз со вступлением в «Оборону», я понял, что сотрудники власти должны обсуживать наши интересы, стал относиться к ним скорее как к слугам. Работают они, конечно, от этого не менее безобразно, но, по крайней мере, твой подход меняется, и ты не трясёшься перед ними как зайчик; ты понимаешь, что это ты как нормальный член общества должен диктовать им правила игры. В конце концов они живут за наш счёт, мы их финансируем, чтобы они работали, а не платим им дань за то, чтобы они нас не трогали.
-По-твоему такое раболепное отношение к власти – это черта русского менталитета? В духе «русскому народу нужна сильная рука»…
- Я думаю, здесь причина не в русскости как таковой, а в истории той земли, на которой мы живём, где в течение нескольких столетий просуществовало фактически рабство… Да, закон 1861 года отменил крепостное право, но фактически последние крепостные освободились лишь после революции 1905 года, и страна живёт без рабства лишь чуть больше ста лет..
-Формально…
- Формально, да, ведь советский строй по большому счёту тоже был рабством. Так что нам это ещё изживать и изживать…
- «Выдавливая по капле раба»… А у тебя как появилась такая активная гражданская позиция, может, родители воспитывали в тебе гражданственность?
- Не знаю… Меня с детства увлекала политика. А родители учили скорее общим вещам: «Будь честным, порядочным, интересуйся общественной жизнью». Теперь, правда, иногда говорят по-другому: «Ты что, Максим, хватит, тебя убьют, замочат, что-нибудь с тобой сделают». Но ничего. Пока жив. (Улыбается).
- По поводу первомайского митинга. Накануне ты написал в livejournal, что «странно, когда зайцы с волками ходят единым маршем против медведя, и зайцы потом могут об этом пожалеть». Объясни, кто зайцы, кто волки, и почему зайцам при определённом раскладе придётся несладко.
-Я считаю, что люди, которые выступают за права и свободы – либералы и социал-демократы - не должны выходить на акции вместе с людьми, которые эти права и свободы пытаются ограничить, будь то права этнических групп или сексуальных меньшинств - националистами и национал-консерваторами. Представим: националисты пришли к власти. По сути, первыми, кто пострадает от их рук, будут либералы. Но на марш ходим вместе. Вот так у нас в России.
Всё-таки сегодняшняя власть, как бы я к ней ни относился, - это не абсолютное зло. Медведев, Путин – не абсолютное зло, но могут прийти силы похуже. Рейтинг Путина сейчас упал, но засчёт чего? Поднялись коммунисты. Популярным в народе становится Сталин…
-Который занимает третье место в голосовании «Имя Россия»…
-Вот-вот, и это реальное отражение сути происходящего.
Максим, заметно, разгорячившись, отпивает глоток кофе и продолжает:
-А по поводу националистов…К сожалению, их растущая популярность – общемировой тренд. Либерализм вышел из моды после трагедии 11 сентября и становится все менее и менее популярным. До неё люди между свободой и безопасностью выбирали свободу, сейчас же отдают предпочтение второму. Люди стали бояться, власти – закручивать гайки, в том числе ужесточать политику в отношении приезжих.
-Но тебе не кажется, что та же старушка-Европа задыхается от иммигрантов, и просто необходимо что-то делать?
- Есть реальность, от которой мы никуда не убежим, никакими запретами, ограничениями, квотами. Мир становится всё более глобальным, и люди будут ехать оттуда, где им живется плохо, туда, где, по их мнению, можно устроиться лучше. Закрыться в глобальном мире невозможно.
-Но что же делать с межнациональными противоречиями? Европа уже признала фиаско мультикультурного общества…
- Да, так оно и есть. Что ж, значит, будет плавильный котёл, ассимиляция. С моей точки зрения это единственный мирный выход. Но и тут придётся поломать голову над тем, как бы не уничтожить полностью национальную идентичность. А объединяющей идеей должна стать идея прав человека. Совершенно очевидно, что если опираться на ценности какой-либо религии, противоречий не избежать. Поэтому нужно принять именно концепцию священства прав человека, обучить ей тех, кто этому противится, тех же мусульман. А не настраивать их против себя, разжигая межнациональную вражду.
-По-твоему церковь должна активно участвовать в общественной жизни? И вмешиваться в образовательную политику, например?
- Конечно, церковь – полноправный участник жизни общества. По моему мнению в школах необходимо ввести курс изучения истории мировых религий. Но не больше. Закону Божию пусть учат в воскресных школах, пожалуйста.
- Но ты не считаешь, что России, чтобы подняться, нужна какая-то общая национальная идея?
- В России говорить о какой-то национальной идее достаточно опасно, это может повлечь за собой всплеск националистических выступлений, которые и сейчас не редкость. Национальные идеи скорее складываются сами по себе, а не навязываются сверху. Опять же бывают разные национальные идеи. Вот те, что господствовали в фашистской Германии вряд ли можно назвать правильными и созидательными.
- С этим не поспоришь.
-Это точно.
- Максим, существуют два популярных противоположных мнения: согласно первому политика делается людьми, остающимися в тени, мы об этих людях ничего не знаем, а, следовательно, и на решения их повлиять не можем; второе же выражает мысль о том, что каждый из нас может участвовать в политике. С каким ты согласен больше?
- Что значит участвовать в политике? Что ты имеешь в виду?
- Да хотя бы голосовать и знать, что твой голос на выборах будет учтён.
- Выражать-то своё мнение каждый может. И голосовать тоже. А вот будет ли учтён голос… Это другое дело. Нет у нас честных выборов.
-А где-нибудь они есть?
В той или иной мере, конечно, есть. Только, к сожалению, не у нас. У нас не каждый участвует в принятии решения, хотя об этом заявлено в Конституции. А те, кто участвуют – люди, выбранные чаще всего нечестно. И вообще, вся наша система, построенная на коррупции, семейственности – огромная проблема для нашей страны. Довольно забавный факт: у нас уже несколько раз проводились реформы, связанные с чиновничьим штатом, и каждый раз объявлялось о его сокращении. Вот только после каждой из этих реформ количество чиновников туманным для меня образом возрастало.
- А можно ли вообще что-нибудь изменить, если порочна вся система в целом?
- Да. Например, нам в «Солидарности» удалось. Проблема демократических организаций в том, что они, пусть в меньшей степени, но подвержены тем же порокам. И живут часто по той же системе: решение принимается не всеми членами, а навязывается сверху, а низ нужен для массовки. Разумеется, в «Солидарности» есть колоссальное число людей, которые этим недовольны, однако всё равно важные решения часто принимаются только руководством организации, в том числе решения на местном уровне. Вот у нас была ситуация с выборами в Парнас, когда мы выдвинули одного человека, Иосифа Скаковского, а федеральному руководству это не понравилось, и они в качестве альтернативы выдвинули Ольгу Курносову. Хотя в принципе мы сами решаем, кого выдвигать, «верхи» всё равно пытаются влиять. Так что у нас на этой почве случился конфликт, и теперь «Содидарность» - единственная организация, не имеющая сопредседателя в Парнасе. С одной стороны – плохо всем, с другой – меня радует, что мы не пошли на поводу у федерального центра. Проблема самовластия «верхов» существует везде, и для меня сейчас главная задача – искоренить её в демократических организациях, где я состою, сделать их реально демократическими. Начинать нужно именно с этого. Мы никак не поменяем государственный аппарат, пока та же порочность, может, в чуть более мягкой форме, присутствует и у нас.
Максим, все это время говоривший на одном дыхании, переводит дух, делает большой глоток кофе и бегло смотрит на свои большие часы:
- Мне нужно бежать, я на урок опаздываю… К экзаменам детей готовить нужно.
Сквозь стёкла его очков я замечаю чуть неловкий взгляд и улыбаюсь, а Максим в спешке договаривает:
- А, вот ещё. По поводу школы. Мне кажется, школа сейчас вновь становится всё более и более советской. В девяностые вводили системы самоуправления, школьные советы; где-то это работало, где-то – нет, но была хотя бы видимость демократии в школах. Сейчас же мы возвращаемся к совку; детям начинают навязывать единую систему ценностей, воспитывать их исходя из неизвестно кем придуманных принципов.
- То есть, когда старшее поколение уйдёт, ситуация в стране может остаться прежней, а не измениться, как пророчат многие? И вновь подросшее поколение наступит на те же грабли?
- Да. Я опасаюсь, что бабушки и дедушки уйдут, но подрастёт и придёт на выборы поколение молодых с ксенофобными узкими взглядами, которые сейчас активно пропагандируюся, и всё той же типично советской позицией: вокруг все враги и нужно всё время быть готовыми к войне…
Если честно, мне хотелось закончить разговор на более мажорной ноте. Но не получилось. Интервью – не рассказ, концовку не додумаешь. Но всё же, уже занимаясь расшифровкой, я поняла, что чувства у меня остались скорее положительные. Пока в школах работают такие люди, как Максим, к «совку» мы не вернёмся. Надеюсь.
