Источник: газета "Вести". Ленинградская область. 30-11-1999
«ПОКА СИСТЕМАТИЧЕСКИ ГОЛОДАЮ»
«У меня сохранилось одно-единственное письмо из того времени, неизвестно как до нас дошедшее, ибо связь с блокадным городом отсутствовала. Вот выдержка из письма моего отца.
«Здравствуйте, дорогие! Сейчас на дворе глубокая ночь. Я нахожусь в карауле и, улучив минутку, пишу это письмо. На душе довольно муторно, очень хочется кушать. Вся горечь моего положения здесь, как и вообще всех ленинградцев, искупается тем, что все это я переживаю один, без вас. Во много раз горше было бы мне (я уже не говорю о вас), если бы вы были со мной. Это было бы большим горем. Мы здесь переживаем плоды 5-месячной блокады. Служащие сейчас получают в день 125 граммов хлеба. Несмотря на это, город страшно огрызается, наши войска предпринимают серьезные попытки прорвать блокаду, и не без успеха. Надо полагать, что населению осталось уже немного терпеть. А пока я систематически голодаю, ослаб, но стараюсь держаться и думаю, что удержусь. Волею судеб я «заделался» медицинским работником, хотя никогда об этом и не помышлял. Но раз надо, так надо. После повторных заявлений меня признали пригодным к военной службе. Я служу в армии в качестве курсанта. Направили на курсы военных фельдшеров. Учусь хорошо, почти на круглых пятерках. Учебу совмещаю с партийной работой, как парторг 2-й роты. Приходится работать очень много, это не на гражданке».
*****
«Весной 1941 года я закончила 7-й класс. Позади экзамены, школьный выпускной вечер. Каждое лето я ездила в пионерский лагерь. Но в этот раз родители по какой-то причине не смогли своевременно достать путевку, а вместо нее принесли мне другуюѕ во взрослый дом отдыха.
- Ты уже почти восьмиклассница, - успокоил мое недоумение папа, - ничего страшного, две недельки поживешь среди взрослых.
Две недельки в поселке Вырица промелькнули быстро. Вернувшись вечером домой, я застала только папу, мама с Эдиком уже жили на даче в Бернгардовке. Мы с папой договорились, что на следующее утро я тоже поеду туда.
Утро 22 июня было прекрасным, солнечным, ничто не предвещало беду. Я быстро собралась и отправилась на Финляндский вокзал. В ожидании поезда вдруг увидела, что люди заспешили к репродуктору, из которого слышалась громкая речь. Я побежала за ними. Было 12 часов дня. Сначала я ничего не поняла, потом все прояснилось. Это было обращение к народу члена правительства Молотова. Он говорил о том, что в 6 часов утра немецкие самолеты бомбили наши города, а немецкие войска перешли государственную границу. Было произнесено это слово – «Война».
Война! Слушая, люди тревожно переглядывались, но страха и паники не было. Это я помню отчетливо. Может быть, потому, что вся предвоенная атмосфера в стране была очень патриотичной. Мы распевали песни «Если завтра война», «Три танкиста», «Непобедимая родная Армия» и другие, в которых звучали победные нотки. Говорили: «ни одной пяди чужой земли не хотим, но и своей не отдадим». Мы смотрели фильмы о наших мужественных героях, которые под бурные аплодисменты зрителей всегда брали верх над глупыми и слабыми врагами. Убеждены были, что мы – самые сильные и непобедимые. Учтите, что все это я говорю от имени тогдашней школьницы, само собой разумеется, что взрослые люди могли думать иначе. Да и вообще о войне знали немного. Была, правда, в 1939 году финская война, но жителей Ленинграда она почти не затронула, если не считать задернутых штор на окнах ради затемнения. Да и закончилась она присоединением Карельского перешейка. Правда, какой ценой досталась эта победа, мы узнали значительно позже. Так вот, слушая выступление Молотова, я думала: «И куда это немцы полезли? Да мы их! И месяца не пройдет!».
В Бернгардовке меня ожидала совсем непредвиденная неприятность. Оказывается, услышав по радио сообщение о войне, мама срочно собрала вещи и уехала с братом в город. Пришлось мне возвращаться назад. И вот тут-то оказалось, что за пару часов до людей дошла вся серьезность ситуации. Обстановка резко изменилась. Начался массовый отъезд из пригородов. Я стояла на перроне, пропуская один за другим переполненные поезда, в которых даже тамбуры и подножки были плотно забиты людьми и вещами. Уже темнело, я была просто в отчаянии. Наконец, какой-то сердобольный дяденька, увидев плачущую девчонку, каким-то образом втиснул меня между чемоданами почти на ступеньках вагона. Лишь поздно ночью я добралась до дому, никто не спал – пропал ребенок! Папа тщетно пытался встретить меня на вокзале, мама звонила в милицию. Это был первый день войны.
Поначалу вроде бы никаких заметных изменений не происходило. В разгаре белые ленинградские ночи, во время которых город особенно красив. Люди, как обычно, ходили на работу, по вечерам гуляли на набережных Невы. Из распахнутых окон разносились звуки популярных в то время мелодий: «Рио-Рита», «Утомленное солнце», «Брызги шампанского». В магазинах по-прежнему все было, никто не запасался солью и спичками, о чем я впоследствии с удивлением услышала. Все это будет позже. Единственная примета военного времени – в небе появились воздушные заграждения, похожие на дирижабли, - аэростаты. Фронтовые сводки по радио хоть и не трубили, как ожидалось, о победах, но были весьма сдержанны, мол, пока еще не все удается. Постепенно тревога нарастала – слишком долго «не удавалось». Наконец, в середине июля заговорили о необходимости в целях безопасности эвакуировать из города детей, пожилых и неработающих граждан. Дескать, всякое может случиться – война. По квартирам ходили агитаторы, уговаривали уезжать, мол, это ненадолго, в тылу будет спокойнее, лучше от греха подальше. Но многие об этом и слышать не хотели, не верили в плохое. Как они, должно быть, потом жалели, каких страданий могли бы избежать во время блокады!
Папа был другого мнения, у него всегда было острое чутье и умение разбираться в политической обстановке. Он настаивал на отъезде. В школах собирали родителей и убеждали отправлять детей. Нашей школе следовало вывезти школьников в глубокий тыл – Ярославскую область. Мы, ребята, были в восторге – ведь предстояло увлекательное путешествие!
Упаковывая вещи, папа закладывал в мешки зимние пальто, шапки, обувь. Увидев это, мама негодовала:
- Что ты делаешь? Зачем брать лишнее! Осенью все закончится, и дети вернутся домой, - и выбрасывала из мешка все теплое.
И как всегда, он оказался прав, мой умный и дальновидный папа: мы, действительно, вернулись нескоро.
*****
Хорошо помню, как провожали наш «школьный» эшелон на Московском вокзале. Каждая школа грузилась в «свои» вагоны. С нами ехал директор школы, некоторые учителя и пионервожатые. Ребятам было очень весело, но родителям на перроне было не до веселья. Как сейчас вижу заплаканные глаза матерей, некоторые плакали в голос. И хоть большинство верили, что это ненадолго, но все-такиѕ Как они там будут одни, вдали от родительского дома!
Мама несколько раз просила нашу школьную директрису, чтобы та взяла ее в поездку – в качестве уборщицы, прачки, кухарки, лишь бы не расставаться с детьми, но неизменно получала отказ. Это было естественно, ибо все матери просили о том же. Но эшелон-то, его посадочные места рассчитаны были строго на количество детей. И вот теперь, когда до отхода поезда оставались минуты, мама, не привыкшая отступать, решила еще раз, последний, попытать счастья у самого сейчас главного человека – начальника эшелона. Что уж она ему говорила, как убеждала, чем растопила суровое сердце начальника! Только счастливая, буквально прыгнула в чем была на подножку уже потихоньку тронувшегося поезда.
*****
И вот в один прекрасный майский день прозвучал хорошо каждому знакомый густой баритон Левитана – «Победа! Война закончена!»
Стали мы думать об отъезде. Связь с Ленинградом была еще очень плохая. Мы писали тете Вере (маминой сестре), которая всю войну оставалась в городе.
В Ленинград после долгого и нелегкого пути мы прибыли поздним вечером. Поезд медленно подходил к перрону Московского вокзала. Наконец-то дома!
Нас, конечно, никто не встречал. Вышли на знакомую привокзальную площадь и не узнали ее. Всегда многолюдная, шумная, сейчас она была полутемной, пустынной, мрачной. Холодно, ноябрь. Мы должны были остановиться у тети Веры, ибо наша комната еще во время блокады была занята. Но тетя Вера жила по новому адресу, ее старая квартира тоже была разрушена. У редких пешеходов стали спрашивать, не знают ли они, как добраться до площади Коммунаров. Никто не знал. Мы с узлами и сумками стояли в растерянности. Наконец, кто-то подсказал.
Пока мы довольно долго ехали в полупустом трамвае (он тогда еще ходил по Невскому), я жадно вглядывалась в окно. Свернули на Садовую. Попадалось много разрушенных домов, некоторые места уже были расчищены от завалов и зияли пустырями. Некоторые, где не успели еще этого сделать, были обнесены заборами. Людей мало, машин еще меньше. На стенах многих домов – следы от пожаров, а на окнах кое-где еще остались бумажные крест-накрест наклейки.
Плохо освещенный город мне показался каким-то чужим, зловещим. Таким я его никогда не знала. Знакомые улицы выглядели неузнаваемо.”Блокада 900 дней...”
Алла МЕНАХИНА,
коренная ленинградка, эвакуированная в Омск, где работала на заводе
