Смесь свободы и ностальгии
Что писали о событиях 1917 года эмигранты и зарубежные авторы? Какова роль Корнилова в революции, и правда ли, что Керенский – немецкий шпион? Можно ли считать организацию походной бани для солдат патриотизмом? Этими и другими вопросами задались участники научного заседания «1917 год в русской эмигрантской журналистике». Встреча прошла в рамках Всероссийского открытого форума «Дни истории журналистики в Санкт-Петербургском государственном университете».
«Каждое поколение задаёт прошлому свои вопросы и получает новые ответы», - такими словами открыла заседание заведующая кафедрой истории журналистики СПбГУ профессор Людмила Громова. Революцию 1917 года обсуждают массово: проходят бесчисленные конференции, семинары, круглые столы, выходит множество публикаций. Обращаясь к мемуарам и публицистике русской эмиграции, мы видим, как по-разному с течением времени отражаются события 1917 года.
Людмила Громова отметила, что если в России революция вспоминается как событие драматическое, то в странах Европы Октябрь 1917 года оценивается как цивилизационный скачок, признают, что в результате революции появилась альтернатива капитализму – социализм. В странах третьего мира, в свою очередь, полагает, что революция помогла разрушить господствовавшую колониальную систему.
Британские корреспонденты (The Times, The Observer, Manchester Guardian) рассматривали события Февраля и Октября 1917 в те времена отдельно, отметила доктор Университета Кембриджа Наталья Прайс. Она рассказала, что Февральскую революцию английская пресса восприняла положительно и признала легитимной, полагая, что новое русское правительство более активно продолжит Первую мировую войну, нежели царское. Октябрьскую, «ленинскую» революцию британцы, наоборот, посчитали государственным переворотом, называя Ленина немецким агентом, а большевиков – экстремистами.
Американская диаспора после Второй мировой войны стала по-новому смотреть на революцию, рассказала Людмила Рябова, доцент СПбГУ. Проанализировав публикации «Нового журнала», выходившего в Нью-Йорке, исследователь заметила изменения на уровне лексики – она стала более академической, без обвинений в духе «кровавый палач». Изменилась и характеристика лидеров революции: Ленина начали называть «профессионалом от политики». Большевизм же стали рассматривать как явление мировой истории, а русскую историю – как часть европейской.
Валерия Черепенчук, доцент РГГМУ, описала, как формировался образ политического противника в российской прессе до 1917 года. Тогда существовал богатый спектр изданий –от социалистических до черносотенных. Доцент заметила, что в одном и том же номере издания призывали и к объединению, и «вставляли шпильки в колеса политического противника». Также большое внимание в прессе уделялось патриотизму – истинному и ложному. Организовать походную баню для солдат – это истинный патриотизм? А ненависть ко всему немецкому? Например, высылка немецкой диаспоры, избавление от немецких товаров?
Современная эмигрантская пресса остро ставит вопросы о революции, сделала вывод Тамара Приходько, пресс-секретарь Дома русского зарубежья им. А. Солженицына. Она изучила материалы изданий «Наша газета» (Швейцария), «Русский салон в Стокгольме» и «Рюрик» (Швеция), «Спектр» (Финляндия), «Литовский курьер» (Литва), Vesti.lv (Латвия) и заметила, что публикации подобны сериалу: разные медиа, не сговариваясь, в одной статье ставят вопросы, в другой отвечают на них, в третьей делают выводы. Исследователь рассказала, что в современной русскоязычной зарубежной прессе Февральской революции был отдан приоритет перед Октябрьской. Освещались, впрочем, и другие юбилеи: столетие независимости Финляндии, столетие становление русского зарубежья как мировой институции, 110-летие третьей конференции РСДРП в городе Котка.
Однако к совершенно иным результатам в своём исследовании пришла доцент СПбГУ Анна Смолярова. Проанализировав современные эмигрантские медиа Германии, Финляндии, Эстонии, Израиля, Австралии, она не нашла публикаций, которые осмысляли бы революцию в контексте юбилея: события 1917-го стали фоном, обычным информационным поводом. Так, журнал Германии «Партнёр» назвал 1917 год годом Мартина Лютера. В материалах о революции на первый план выходили локальные исторические события. Например, «Русская Германия» писала о судьбе поволжских немцев. По мнению исследователя, «это не беспамятство или деградация, это уход от политики».
Петр Базанов, профессор СПбГИК, в своем выступлении дал классификацию эмигрантской прессы. В России (и впоследствии за рубежом) были те, кто одобрял революцию (анархисты); кто выступал против Октября, но за Февраль (эсеро-меньшевистская пресса); кто за Февраль, но против Октября (либеральная пресса) и кто против революции вообще (консерваторы и ультраправые). Некоторые рассматривали революцию как заговор – жидомасонов, или социалистов, или немецких шпионов. В целом в СМИ революцию называли катастрофой в русской государственности и в культуре.
О революции в восприятии литературного критика и публициста Д. Святополк-Мирского рассказал профессор СПбГУ Владимир Перхин. Он пришёл к выводу, что публицист отрицательно относился к событиям 1917, но писал о них нейтрально. Аполитизм и «трагический патриотизм» не позволяли ему «бичевать язвы Родины на глазах у зарубежных читателей».
Своё выступление Владимир Перхин посвятил профессору Геннадию Жиркову, положившему на кафедре начало системного изучения эмигрантской прессы, который тоже выступил с докладом. Он заметил, что сегодня люди «располагают таким богатством, как разносторонние источники» и выделил среди других капитальный труд бывшего народовольца, эмигранта, кадета И. Гессена «Архив русской революции» в 22 томах.
Большую дискуссию вызвал вопрос о роли Корниловского мятежа в революции. Людмила Рябова озвучила мнение эмигрантских историков, которые полагали, что без мятежа большевики не пришли бы к власти. На извечный вопрос «кто виноват?» исследователь напомнила, что Керенский позднее возложил вину за революцию на себя и процитировала «Новый журнал»: «Это глупо и неисторично – обвинять Ленина и большевиков в революции. Большевики виноваты в большевизме, но не в революции». Аудитория же вспомнила, что до революции Ленин в своих публикациях называл Керенского немецким шпионом.
Ещё в начале заседания Людмила Громова заметила, что за рубежом вынужденных эмигрантов объединяло два чувства: свобода и ностальгия. Эта мысль звучала во многих выступлениях докладчиков, обращавшихся к текстам тех давних лет.
