Колмаков Всеволод

ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО - ОТКУДА БЕРУТСЯ ИДЕАЛЫ?

ОНО УЙДЕТ СЛЫШНО

На случай, если этот текст читают благодарные потомки: сегодня 19 января 2014 года. У нас, ребята, сегодня крушение очередного идеала: осыпается камнями да балками еще одна Вавилонская башня, оседает еще один лишившийся вдруг человека внутри костюм, злые птички разрушают еще одну маленькую свиную общину – неважно, какой пример актуальнее. Сегодня пляшем на похоронах свободы – свободы, в частности, слова, а там и всей вообще.

Впрочем, нет, не так. Свобода жива и переживет, возможно, даже иные библейские заповеди, просто та, что осталась, – это уже не та, это уже другая. Мы ли разочаровались в ней нынешней, что решили подвергнуть генеральному пересмотру, или она в нас, сложно сказать. Факт тот, что ни один ее враг никогда не вредил ей так, как навредили сегодня публичные друзья и принципиальные сторонники.

На случай, если у благодарных потомков уже нет интернета, а историю они знают плохо: несколько дней назад у нас здесь расстреляли редакцию французского журнала, который печатал у себя карикатуры на пророка Мухаммеда (это такой очень важный мусульманский деятель древности, а мусульманство это такая религия, которая не прощает карикатур на своих важных деятелей - мало ли что вы там у себя вычеркнули из жизни). Событие трагическое и страшное, но магистральная проблема в другом: кажется, впервые террористы выглядят, скажем так, понятнее жертв. С одной стороны – безликая (даже ее материализации носят балаклавы) сила, чью честь посрамили и которая ее – как умеет – защищает. С другой – довольно неприятный журнал и соответствующие журналисты, которые сейчас исполняют сразу все роли одновременно: и бесстрашно геройствуют, и плачут о подлой судьбе, и жалобно взывают к старшим мира, и этих же старших мира в журнале на всякий случай оскорбляют (мы ведь не лицемеры, мы ведь за свободу слова как таковую), и радостно потирают руки от невероятно выросших тиражей. Между тем, их, как выяснилось, давно по поводу карикатур предупреждали, причем весьма доступным для понимания образом. Но – «чего нам кто-то будет указывать, что писать».

Секундное отступление: на свободе слова держится демократия, на демократии держатся Европа и США, на Европе и США держится весь мир. Средние звенья можно, при желании, опустить.

Безусловно, чего им кто-то будет указывать, что писать. Сейчас весь мир – по крайней мере, та его часть, у которой нет соразмерных дел, – эти слова повторяет, как мантру, как девиз у школьников в летнем лагере. Сейчас все в едином порыве встали под гордыми флагами свободы слова и пошли бодрым маршем топтаться на месте – потому что идти, собственно, некуда, главное, что флаги есть. Из стройных рядов, однако, иногда выбегают на секунду-другую капралы с карманными версиями тех же знамен – для того, чтобы сделать внушение тем, кто пишет плохие вещи о погибших журналистах. Не надо так делать, люди же убиты. А в ответ родное, знакомое: чего это нам кто-то будет указывать, что писать.

Слышите? Это свобода ноет, получила только что удар в живот.

Дальше можно начать довольно длинный и напряженный боксерский поединок, в котором, в зависимости от мастерства конкретных бойцов, может даже выясниться, что террористам тоже не надо указывать, убивать им или нет, – но это вопросы совсем другого уровня, другой истории, да и не станем же мы здесь просто так плодить энтропию, а такие бои в основном только это и делают – поиск истины ведь всегда беспорядок. Тут вообще можно много чего добавить; например, что люди из-за терактов гибнут едва ли не ежедневно и – если можно так сказать – гибнут страшнее, что они вот не то что карикатуры не рисовали, а даже вообще знают пророка Мухаммеда только по имени, а кричат почему-то только про не самый лучший на свете журнал. Об этом не здесь и не сейчас. Здесь и сейчас важно то, что часть волевых флагов уже спущена и поджимает флагштоки, а бывшие флагоносцы крепко задумываются, за что ими только что махали. Свобода, свобода, так много, так мало, ты нам рассказала, какого мы рода. Да вот такого вот. У нас не свобода, но вседозволенность и лицемерие в одном флаконе, что-то неприятное, неопрятное и довольно пошлое по своей сути. Или так (ведь сам журнал, что в центре торжества, справедливости ради, и погибшего главреда тут же участником оргии на небесах нарисовал): свобода ради свободы, слово потому, что говорить можно, а не потому, что нужно, – и нет более ироничного рабства, чем плен у самой свободы.

Теперь это все стало вдруг видно. А прикрыться королю нечем, ведь флаги уже убрали с площади.

То, как идеалы уходят, всегда интереснее, драматичнее и масштабнее того, как они приходят. Ведь что касается того, что всеми идеалом открыто называется, а не прячется под подушку или в пушистые фантазии, то там всегда одно и то же, милое соображение личной безопасности (которое было бы идеальным, если бы постоянно не барахлило из-за разного рода ницшеанцев): делай так, как хочешь, чтобы делали с тобой. Не убивай, потому что не хочется, чтобы тебя убили. Не воруй, потому что не хочется, чтобы у тебя украли. Не запрещай, потому что не хочется, чтобы тебе запретили. У идеала много псевдонимов – то он христианство, то коммунизм, то вот, пожалуйста, демократия, а когда-то просто казнили преступников, а еще раньше были только динозавры, – но лицо-то всегда одно, не постарело ни на день, и не видно почти следов редких пощечин от несмело осмелевших.

Уходят и правда по-другому, под свист и плач. Уходят тогда, когда те, кто верил, вдруг случайно опускают гордо поднятую голову и видят свои руки – и замечают, сколько там крови или дерьма, а бывает, и того, и другого вместе, и чем больше было веры, тем сильнее заляпаны руки, и тем больнее секунда прозрения, и тем громче потом, чуть позже, свист с плачем. Тогда придумывается новый идеал. Он всегда находится как-то сам собой: приходит, показывает паспорт со свежим, пока не заляпанным плохими делами именем, – всем привет, вот он я, не был, не состоял, не привлекался, я вам помогу, – и никто не замечает, что лицо знакомое, даже родное. Новые документы, новая жизнь. Всем нравится. Потом люди опять надолго забудут следить за руками, руки эти будут во имя чего-то высокого шалить, потом опять кто-то случайно на них посмотрит, и снова свист да плач, и снова выгонять беднягу идеала на мороз. Потом опять новые документы…

Потому интересно только имя из паспорта, а в остальном – мне за вас совсем не страшно, товарищи благодарные потомки.