После нас хоть потоп: что мы оставим потомкам?
Отгремела блестящая, суетная эпоха Лермонтова, легкими полупрозрачными тенями скользнули в прошлое милые дамы и бравые офицеры, чтобы вечно кружиться по натертому паркету, танцуя мазурку под искрящими хрустальными люстрами, а горькие стихи молодого русского офицера до сих пор будоражат юные умы своей – вроде бы – справедливостью. Знаменитые строки на слуху у всех: «Печально я гляжу на наше поколенье!», «Да, были люди в наше время – не то, что нынешнее племя…» Вот уже почти двести лет прошло со смерти «луны русской поэзии», минуло время светских интриг и сплетен, но по-прежнему молодежь чуть ли не долгом своим считает находиться в постоянном состоянии недовольства окружающим миром.
Следя за общественной мыслью моих сверстников, можно заметить господствующий в последнее время стереотип поведения: если раньше страшно было выделяться, то теперь – не дай Бог тебя сочтут таким же, как все. Грани между индивидуальностью и коллективизмом, выступлением против моды и новой модой тонки и ненадежны, как былиночки, и колышутся от малейшего ветра, сгибаясь то в одну, то в другую крайность.
Если бы я была нормальным подростком, то непременно бы стала ругать свое поколение. Быть довольным жизнью, окружающими людьми и социальным устройством – это уже почти неприлично. Если ты не считаешь своих одноклассниц пустоголовыми, так скажем, куртизанками, а себя – скромной хорошей девушкой, которая не курит, умеет готовить, читает книги и уж, конечно, достойна лучшего, чем все они, то тебе не место среди этой толпы индивидуальностей. Пойдем, кажется, нам вместе гореть на костре.
Так вот, я не считаю свое поколение безнадежным. Вы можете счесть меня утописткой, но я искренне уверена, что нам есть, что оставить потомкам. Ведь где-то совсем рядом с нами – прекрасные молодые поэты, в свои восемнадцать покоряющие питерские крыши и концертные залы, юные балерины, сражающиеся с собственным плотным, невыносимо материальным телом в попытке взлететь, талантливые художники, в чьих трепетных линиях и льющихся красках бьется живинкой что-то до боли честное и настоящее… Подумайте, они ведь не пришельцы из другого мира, они ходят по знакомым вам улицам, дышат на запотевшие стекла тех же вечерних троллейбусов, у них точно так же колотится сердце от волнения и любви, они настолько рядом, шаг в шаг, такт в такт – почему этого никто не замечает? Они же есть – мы же есть – вот, смотрите, такие живые, только-только из жизни вынутые, теплые, настоящие. Так прежде, чем простирать со сцены бледные длани, театрально взывая к «глухим» и «слепым» ровесникам, скажи: что ты оставишь своим потомкам? Конфликт поколений? Пустоту? Ничего?
Потому что те, кто всем сердцем стремится украсить, улучшить этот мир, не станут развлекаться проповедями о его несовершенстве, не будут переводить стрелочки на потребительское общество, на непонимание окружающих, на всеобщую поверхностность – так мне кажется. Ибо такие люди истинно великодушны, они не нуждаются в самоутверждении за счет принижения других, они не станут втискиваться в установленные рамки и в неустановленные рамки, предписывающие не втискиваться в установленные рамки – они радостно делают то, к чему лежит их душа, по большей части не задумываясь о том, что потомки могут провозгласить их первыми университетами страны, назвать великими писателями или счесть «русскими Микеланджело». И я верю в таких людей. С ними у нас, может, и потопа никакого не случится.
