МАСЛЕННИКОВ Игорь, кинорежиссер, народный артист России, выпуск 1954 года

Игорь Федорович Масленников, кинорежиссер, народный артист России, выпускник факультета журналистики СПбГУ 1954 года

Игорь МАСЛЕННИКОВ: ФИЛОЛОГИЯ И ЖУРНАЛИСТИКА ОПРЕДЕЛИЛИ МОЙ ПУТЬ

— Игорь Федорович, Вы учились на филологическом факультете. Скажите: в то время, а это был 49-й год, окончание войны, кто туда шел? Какие люди? Какой контингент поступающих?

— Ну, наш курс был разный. У нас, конечно, были и выпускники школ, я, в частности, и еще несколько ребят были из школы. Но, кстати говоря, было несколько и бывших фронтовиков. Петя Успенский, я помню, был... Человек пять было пришедших с войны. И, в общем, они задавали тон, и в значительной степени, как бы так сказать, вели курс за собой. Мы были, конечно, еще молодые. Но ведь у нас не просто журналистика была. У нас были газетные предметы — их читали Петр Яковлевич Хавин, Борис Аркадьевич Вяземский… Но мы в основном были как филологи. Я вспоминаю ту замечательную профессуру, которая тогда преподавала: и профессор Пропп, и Наумов, и Будагов, и Евгеньев-Максимов... То есть те, что теперь считаются просто классиками русской филологии, — все они нам читали лекции. И надо сказать, что образование мы получили очень универсальное, университет-ское, потому что даже в дипломах у нас ведь написано не просто «журналист» — написано «специалист по русскому языку и литературе, филолог, литературный сотрудник газеты». То есть мы не были в чистом виде журналистами, мы получили широкое образование. Что, может быть, потом и сказалось: я проработал одиннадцать лет в журналистике — ну, на телевидении, в частности, тем не менее это мне позволило сменить профессию. Я поступил на высшие режиссерские курсы, и мне было уже легко: я ведь был не просто журналист, а еще и филолог с университетским образованием.

— У вас было такое фундаментальное гуманитарное образование...

— Да, это очень важно. И я не знаю хорошо или плохо. Мне трудно сравнивать с тем, как идет сейчас подготовка специалистов уже на факультете журналистики, но мне казалось, что вот такое наполовину филологическое образование не вредно, а наоборот, очень полезно... Я это знаю по всем своим товарищам, с которыми учился, — многие из них стали писателями: тот же Глеб Горышин, Виктор Головинский, Олег Петров... Это говорит о том, что они были не просто газетчики, хотя многие из них потом всю жизнь работали в газете, а некоторые стали работать на телевидении — вот как я... Я проработал пару лет в университетской газете, где, кстати, у меня проходили практику такие студенты, как Борис Спасский, Бэлла Куркова (она писала дипломную работу под моим руководством), потом по решению обкома комсомола меня направили на Ленинградское телевидение создавать молодежное вещание. Так что все это было довольно давно и уже быльем поросло.

— Наверное, вы правы, что фундаментальное гуманитарное образование должно лежать в основе журналистского образования. И так было изначально. Скажите, с момента отделения журфака от филологического факультета, на ваш взгляд, что-то потеряли будущие специалисты журналистики либо они стали более мобильными, оперативными — то есть приобрели те качества, без которых мы сейчас не представляем себе журналистику?

— Ну, как вам сказать? Мне трудно судить. Я ведь не в курсе всех этих учебных планов и того процесса, который происходит. Но я думаю, что разумно, что это и делается. Все-таки журналистов готовят не только узко по специальности. А сейчас еще более узкие специальности: телевидение, радио, пресса, журналистика, всякие гламурные издания… Это же все разные направления журналистики. Их, конечно, надо готовить специально. Но при этом в любом случае общефилологическое, гуманитарное образование не повредит. Я думаю, что это и делается. Хотя иной раз по тому качеству журналистики, которое мы наблюдаем, создается впечатление, что ребята не очень много чего понимают в общих проблемах культуры, философии, литературы. У меня был случай. (Я преподаю во ВГИКе сейчас, на третьем курсе, у меня мастерская). Когда мы набирали курс, то вот один как раз был из работников радио (хотел стать кинорежиссером). Он сказал, что любит Пушкина. И когда зашел разговор о Меншикове — он посмотрел картину «Меншиков в Березове», и я ему задал вопрос: «Меншиков — это, говорят, был второй человек в русской империи после императора. Кто был императором?» Он не может ответить. «Вы же любите „Медный всадник“, вы любите Пушкина... Кто сидит на коне? Кто это?» Он говорит: «Юрий Долгорукий, что ли?» И это человек, который работает таким ди-джеем на какой-то из многочисленных радиопрограмм, знаете, где эта бесконечная трепотня идет, болтовня. Я, конечно, его не принял в мастерскую. Вот это иной раз говорит об уровне подготовки нынешних специалистов...

— Александр Феодосеевич Бережной вспоминает в своей книге, что те, кто пришел с фронтов, прошел школу жизни, — они не только задавали тон, но и создавали особую атмосферу, когда проходили какие-то вечера в зале университета по типу «Вечера в политехническом». Скажите, интересно было учиться на факультете, на отделении?

— Студенческие годы — это студенческие годы Должен сказать, впечатления у меня остались именно от студенчества. Это связано не с учебой, это связано с общественной работой. Во-первых, стройки. Мы ведь как только поступили, вместо того, чтобы с первого сентября начинать заниматься, были отправлены все на строительство Медведковской ГЭС в районе Лодейного поля. И это чрезвычайно сблизило людей, все сразу оказались одной семьей, и это было очень важно. И потом, вся эта общественная работа… Например, на филфаке была гигантская газета. Она называлась «Филолог». Тогда говорили: «Протянулася газета от клозета до клозета» — это потому что от женского туалета до мужского. Огромная длинная стена — это была сплошная газета активной работы, и она была битком набита всякими материалами: очерками, репортажами. И вот эта школа общественной жизни в то время очень увлекала. И я должен сказать, что это уже запомнилось на всю жизнь и сыграло очень большую роль в формировании нас как людей.

— И, наверное, романтического образа профессии журналиста...

— Да, это было все едино. Многие из тех, кто были секретарями комсомольской организации, потом становились редакторами газет. Например, Юра Воронов, который когда-то был редактором «Филолога», затем секретарем нашей комсомольской организации, а потом стал главным редактором — сначала ленинград-ской «Смены», а позже и «Комсомольской правды». То есть такая общественная закалка и такой взгляд — такой широкий, политический взгляд на работу в газете — он закладывался уже тогда. И это все было как-то органично, это не было чем-то таким принудительным. На стройки мы ездили не в принудительном порядке, это практически было удовольствие. Из четырех лет каникулярных три лета мы все ездили. Перезнакомились, многие переженились за это время.

— Сейчас, конечно, трудно собрать студентов даже на субботники, не говоря уж о каких-то там трудовых семестрах. И это очень, мне кажется, подводит, потому что они иногда даже не знают, как зовут ребят из своей группы.

— Я не могу сказать. Мои студенты в мастерской во ВГИКе все очень хорошо знают друг друга. Тут я наблюдаю, наоборот, очень активное сотрудничество друг с другом. Но вот в те годы — опять же вспоминая те же стройки, — я помню, был целый всплеск творчества: я написал поэму по этому поводу, было написано несколько песен. Одна из лучших песен — Феликса Нафтулина, к сожалению, покойного уже. Это была такая жизнь… Она была очень искренняя, эта жизнь, и все это было как-то очень естественно.

— А вы как-то отличались от студентов филфака?

— Да никак. Студенты филфака — это ведь не только русское отделение, это и английская, и немецкая филология. Восточный факультет был в том же здании. Я, например, женился на студентке английского отделения. У нас, кстати, было очень много общих лекций — по общей филологии, которые читали крупнейшие специалисты, профессора. И мы сидели в одних аудиториях и слушали все вместе — и с западниками, и с восточниками, и с русистами. Все мы были русисты, по сути дела. Я считаю себя специалистом по русской литературе. И довольно хорошо ее знаю.

— Игорь Федорович, скажите, а журналист Масленников как-то помогает режиссеру Масленникову или наоборот? Или вы уже вообще забыли о той части своей жизни?

— Вы знаете, у меня ведь как-то все это естественно перетекло одно в другое. Потому что я, проработав два с половиной года в газете, ушел на телевидение. А на телевидении я работал сразу — сначала какое-то время в молодежной редакции, и редакция, которую я там организовывал, называлась детской, молодежной, спортивной — все было вместе. Но потом я очень скоро ушел в литературно-драматическую редакцию, и уходил уже с телевидения через одиннадцать лет с должности главного редактора вещания. Поэтому именно филологическое образование в значительной степени определило мой путь дальше, потому что я уже в журналистике занимался в основном драматургией, производством телефильмов, фильмов, спектаклей телевизионных передач на литературные темы и так далее. И потом для меня естественным было идти на высшие режиссерские курсы на Ленфильм, которые я и окончил уже очень много лет назад. Сорок лет назад их окончил...

— Не говорите об этом, потому что все равно в нашем представлении все-таки Игорь Масленников — это яркий, современный наш режиссер, отвечающий именно взглядам молодежи. Очень современные фильмы... Это я не из лести, это я от чистого сердца...

— Я хочу добавить вот еще что. Я, когда окончил режиссерские курсы, очень хотел заниматься тоже такой публицистической кинематографией. Мне нравились американские фильмы про выборы президентов... Мне казалось, что мы тоже можем все это сделать. Я помню, был такой журналист — он, кстати, окончил Московский университет как журналист — Юрий Геннадьевич Черниченко, он специалист по сельскому хозяйству, сейчас возглавляет какую-то аграрную партию. После окончания Московского университета он уехал на целину, а когда вернулся оттуда, мы с ним встретились. И он писал сценарий «Целина» — такой честный, искренний сценарий, в котором рассказывалось то, как оно есть на самом деле: как это было страшно, эти черные бури, как много было наделано глупостей, хотя, в общем, дело было нужное. Сценарий получился очень хороший и был направлен в Госкино. Но уже поменялись времена. Все стало холодать, и холодать, и холодать — это уже были брежневские времена, уже Хрущева не было. И нам не разрешили ставить фильм по этому сценарию. И кто-то там из чиновников сказал: «Да бросьте вы, и не надейтесь — никогда вам не удастся поставить эту работу. (Потому что в это время первым секретарем Казахстана, где происходило освоение целины, был Брежнев.) И никогда в жизни вам не сделать эту картину». С тех пор я зарубил себе: ничего политического, ничего коньъюктурного, ничего заказного я в своей жизни снимать не буду. Если вы посмотрите мою творческую биографию, то я в основном занимался людьми, отношениями людей, судьбами, но никогда не лез ни в какие такие заказные картины, связанные с какой-то такой злободневностью...

— Любовь к филологии и к литературе и вам помогла...

— Может быть. Просто за злободневностью в кинематографе не угнаться, даже если очень хотеть это сделать. Все-таки фильм делается не меньше года, за это время все меняется. У меня была одна картина, которую мы очень старались побыстрее сделать к тысячелетию крещения Руси, — называлась «Продление рода»... Ну, вот мы торопились-торопились, ну, и не очень получилось.

— Игорь Федорович, а вспомните тот момент, когда вы преподавали. Вы все-таки какое-то время преподавали на факультете. Это был уже факультет или еще отделение?

— Это был факультет. Я преподавал редактуру телевидения. Я работал на телевидении, а на факультете читал лекции. Я не вел семинаров, не было у меня никакой мастерской, я читал лекции. Знаете, мне это не очень нравилось. И вообще я, по-видимому, был молод для этого дела. Вот сейчас уже на склоне лет... Я сделал два выпуска здесь в Петербурге — в Университете кино и телевидения. А сейчас с наслаждением работаю во ВГИКе — они у меня уже на третьем курсе, и я получаю какое-то родительское удовольствие от общения с ребятами и получаю очень много для себя от них.

— Сейчас отношение к журналистике и к журналистам в обществе двойственное: с одной стороны, все понимают, что это действительно нужная профессия (в последнее время она стала еще и опасной профессией), а с другой стороны, отношение к журналистам негативное. И от этого никуда не деться. Скажите, как этого избежать, и было ли такое отношение в то время, когда вы начинали работать?

— Это, в общем, совершенно принципиально разные атмосферы — то, что было тогда, в советский период, и то, что теперь, в капиталистический. Это даже трудно сравнивать. Другое дело, что, как говорил мой учитель Григорий Николаевич Козинцев: «Я тут не буду учить вас профессии, я хочу сделать из вас людей, ответственных за себя». Вот мне кажется, что, воспитывая журналистов, как, впрочем, и воспитывая любого творческого работника, прежде всего надо стараться, чтобы созревали личности, чтобы это были люди честные, чтобы они имели какие-то принципы. А заказная журналистика — она ведь всегда была во всем мире, бульварщина, желтая пресса. Это такое продажное, тут никуда не денешься... Это рынок, и обязательно найдутся люди, которые захотят вам предложить деньги, и найдутся те, кто эти деньги возьмет. Что-то с этим сделать невозможно. Только можно в молодости людей приучить быть принципиально честными. Тогда и будет журналистика такая, какой должна быть...

— Вы считаете, основная причина такого отношения к журналистике — это продажность современной журналистики?

— Я считаю, да. Да, я считаю, что основное зло нынешней журналистики — нашей, я имею в виду, — то, что в значительной степени она заказная или купленная. И мне не нравится, что отдельные издания принадлежат конкретным отдельным владельцам. Мне это не нравится. Может быть, я человек из другой эпохи. Я считаю, что это скверно и это ни к чему хорошему не приведет.

— А то, что сегодня журналист — это такая профессия, которая влияет на общественное мнение, из-за одной статьи может измениться судьба каких-то людей. Она внедряется именно в личные судьбы людей... Может быть, еще и вот это как-то влияет?

— Я повторяю. Это связано с тем, каков сам журналист. Если это честный, добросовестный человек и занимается этим искренне, то ничего, кроме добра, он не принесет. Понимаете? А если все это делится на какие-то там другие соображения... Ну, вот что с этим сделаешь? Я даже не знаю. Единственное что, воспитывая специалистов, надо постараться их сделать гражданами, порядочными людьми.

— То есть это очень ответственная профессия. Как принимаешь клятву Гиппократа: «Не навреди».

— Да, это совершенно точно. Конечно.