Леонтьева Г. А. УНИВЕРСИТЕТ НАУЧИЛ МЕНЯ ЧЕТКО МЫСЛИТЬ

Г. А. Леонтьева, шеф-редактор газеты «Ваш тайный советник», выпускница факультета журналистики СПбГУ 1979 года

УНИВЕРСИТЕТ НАУЧИЛ МЕНЯ ЧЕТКО МЫСЛИТЬ

Я пишу с 12 лет. Перелистав справочник для поступающих в вузы, я поняла, что мне нужны публикации и рекомендация, чтобы поступить на журфак, и что этим надо начинать заниматься уже сейчас. Печаталась я в двух газетах — в газете «Ленинские искры» (ныне «Пять углов») и в районной газете «Сельская новь» — она и сейчас существует в 80 километрах от Петербурга.

В 73-м году я поступила на заочное отделение журфака: я родилась в большой семье, в сельском районе Ленинградской области, и родители меня не могли учить, я должна была сразу работать. Я приехала поступать, считая, что шибко умная, и, как ни странно, поступила. Сейчас я даже думаю, что меня просто пожалели преподаватели, потому что с моим знанием немецкого на тот период это было невозможно.

И вот первая сессия. Первый экзамен — по предмету «Русское устное народное творчество», преподаватель, как сейчас помню, Эсфирь Соломоновна Литвина. Я вытаскиваю билет, в котором все три вопроса мне понятны, особенно вопрос обрядовой свадебной песни, поскольку моя бабушка пела в русском народном хоре. И вдруг я еле-еле получаю тройку. Я была в таком шоке! Я шла по стрелке Васильевского острова, через Дворцовый мост, по Невскому проспекту — и рыдала. Я подумала тогда о том, что, вероятно, еще не умею преподносить свои знания. Я точно знала ответы на все вопросы, но, видимо, что-то такое бубнила, что преподаватель не понял, как хорошо я знаю предмет.

У меня был некий комплекс отличницы. Первые два года мне было очень трудно учиться, потому что школу я закончила плохую, нас не научили даже конспектированию. Поэтому я очень «плавала», что меня страшно корежило, потому что я должна была учиться отлично. С третьего курса мне как будто что-то открылось, и я уже училась так, что у меня в некоторых сессиях были все пятерки. Сейчас как одно из своих университетских достижений я вспоминаю свою первую курсовую работу. Преподавателем у нас тогда был господин Рыкованов — он и сейчас преподает в университете. Ему, наверное, было бы приятно, если б я ему показала сегодня свою курсовую работу: она была признана лучшей на курсе, а нас сто человек училось одним потоком. Я, честно говоря, забыла тему: единственное, что точно помню, что кафедра называлась «Кафедра партийной советской журналистики»… На титульном листе вот таки-ми огромными красными буквами было написано: «Отлично» (10 восклицательных знаков, 10 раз подчеркнуто) и приписка: «Особенно после прочтения кучи дребедени, претендующей на звание курсовой работы. Спасибо, Галина! Рыкованов». Мне до сих пор приятно, что у меня была такая работа, что преподаватель меня так оценил.

Еще вспоминаю свои госэкзамены. «Госа» было два. Специальность я сдала на отлично. А научный коммунизм — еле-еле на тройку. Мне тогда казалось, что у меня что-то с головой неправильное: я читала «Философские тетради» Ленина — и засыпала, я читала какие-то главы в учебнике — и ничего не понимала. Сейчас-то я понимаю, что это было что-то неправильно с предметом.

С большим сожалением я узнала нынче, что пару лет назад умерла женщина, которая преподавала нам античную литературу, Гаяна Галустовна Анпеткова-Шарова. Можно сказать, что все журналисты города, закончившие журфак, разного возраста — и те, кому двадцать пять лет, и те, кому сегодня шестьдесят, античную литературу сдавали Гаяне Галустовне. Вокруг нее всегда был какой-то ореол, шушукались о каких-то ее романах юношеских, мы на нее смотрели как на бога… Еще я любила всех «тетенек» с кафедры стилистики. Они прививали особую любовь к русскому языку, показывали на каких-то примерах, как надо ухо настраивать на русский язык, — для человека, занимающегося письмом, это очень важно.

Но, конечно, нашей самой любимой дамой на журфаке была секретарь заочного отделения Евгения Петровна. Это наша Евгешка! Она же нас покрывала, она нам помогала: если ты вовремя не сдал контрольную, то тебе не дают допуск для сессии, а если тебе не дают допуск до сессии, тебе не дают на работе отпуск. Значит, мы могли вылететь из университета, как не фиг делать! И Евгеша помогала, запоздало подсовывая преподавателям наши работы.

Как она помогла мне с дипломом!

Для того, чтобы писать диплом, давали три месяца учебного отпуска. Мне на работе сказали: «Ты что, с ума сошла? А кто работать будет?» Мне выделили только полтора месяца. И, естественно, пока я работала, я никаким дипломом не занималась. Когда я предстала пред очи своего научного руководителя, Валентины Львовны Бианки, она сказала: «Нет, Галина, я вас не беру, вы диплом у меня не защитите. Будете защищать его осенью, когда уже все закончат университет». А я еще выглядела ужасно: это был апрель, выпал снег и меня укусила первая чокнутая пчела в переносицу, так что у меня заплыли оба глаза. Я приехала в шубе, в очках от солнца — то есть вид у меня был, наверное, какой-то безумный. Я плакала, я врала, что у меня уже написана первая глава, но Валентина Львовна сказала: «Нет-нет-нет, вы меня даже не уговаривайте. У меня студенты уже третью главу пишут. Я преподаватель, у которого высокий престиж, мои студенты сдают только на четверки и пятерки. Вы с трудом за эти сроки сможете написать на тройку. Дипломник-троечник мне не нужен».

Я пошла к Евгеше, стала снова плакать: как же так, все уже закончат журфак, а я останусь за бортом! И Евгеша пошла к Валентине Львовне. В итоге Львовна сказала: «Значит так… Видеть вас не хочу, вы мне неприятны, потому что вы безалаберная и разгильдяйка. Вы мне через три дня на Васильевском острове, в моем подъезде, в почтовый ящик положите в рукописном виде введение на девяти страницах и страниц пятнадцать 1-й главы. Заходить ко мне домой не надо: я вам сказала, вы мне неприятны. Через два дня вы мне перезвоните и узнаете, каков результат».

Я трое суток писала это введение и 1-ю главу, по 24 часа в сутки работала. Приехала на Двинскую, положила рукопись в почтовый ящик. Через два дня с дрожащим голосом звоню. Она говорит: «Ну, ничего-ничего… Приезжайте через три дня со второй главой, я вам сделаю замечания по первой и по введению». Потом, позднее, Валентина Львовна мне призналась, что она поняла по введению к первой главе, что это будет пятерочный диплом, но не хотела, чтобы я расслаблялась. Она меня гоняла, пардон, как вшивого по бане! Зато у меня был отличный диплом, и все оппоненты, которым я за сутки до защиты домой развозила отпечатанные варианты, единогласно поставили мне пять.

Университет научил меня четко думать, правильно формулировать свои мысли. И то, что я потом могла выступать с каких-то трибун, быстро четко формулировать какие-то мысли, — я думаю, что этому меня научили преподаватели университета. Например, в «Смену» я попала именно благодаря этим навыкам. Для меня это было практически невозможно, потому что у меня была областная прописка. Я уже семь лет работала в районной газете, я стала лучшим журналистом в своей газете — и остановилась в росте. Чтобы расти, нужно работать с теми, кто выше тебя. Тогда был конкурс «Время, отлитое в строки», куда я представила два своих очерка. И вот меня вызывают в Дом журналиста (я еще не знала, что победила). Когда приехала, оказалось, что я должна что-то сказать с трибуны. Некоторые победители в других номинациях говорили: «По решению съезда партии, мы, журналисты, единым строем…» Боже мой, это был кошмар! А я не знала, что сказать, поэтому произнесла что-то такое на две минуты о том, что в районной газете работать намного сложнее, чем в городской, потому что ты со своими героями заходишь в одну булочную и аптеку, ты всегда рядом с ними, и поэтому степень ответственности и правдивости у районщиков выше, чем в городе… Я помню, в зале была тишина — потом гром аплодисментов, и человек, сидящий в президиуме, сказал: «Господи, если бы давали премии за публицистические выступления, она досталась бы Леонтьевой».

А сменовцы, как всегда, опоздали: они пришли к самому моему выступлению и, как опоздавшие, сели на первый ряд. Это были красивые мужики, молодые, не в костюмах, как все, а в каких-то джинсах, пуловерах, какие-то такие демократичные. Как мне хотелось в «Смену»! И вот после выступления ко мне подошел Валерка Громов — он тогда был заместителем главного редактора «Смены» — и сказал: «Знаешь что, я ничего твоего не читал и не знаю, как ты пишешь; но то, как ты говоришь… Я считаю, что ты должна работать в нашей газете».

ФОРМУЛА УСПЕХА

Я очень боялась своего первого в жизни редактора, сурового шестидесятилетного мужчину, который не разрешал ходить в брюках на работу, — ну, это был 73-й год, самый крутой брежневский застой. Однажды мне нужно было написать зарисовку о женщине, которая работает на известковом заводе. Я к ней пришла, и она рассказывает: вот, я норму выработки выполняю на 140% и так далее. А завод — ужас! Такой слой извести на подоконниках, моя героиня вообще из какой-то печки выползла! Почему она там работает?! За нищенские деньги!.. И у меня с материалом ничего не получалось. Я пришла к редактору и говорю:

— Борис Михайлович, я не могу написать! Потому что я не понимаю, не понимаю — почему она там работает?!

Он ответил:

— Галя, вот так и надо писать. Ты так и напиши: я не понимаю, что держит эту женщину…

И тогда у меня в голове что-то перевернулось. Я написала зарисовку, и редактор сказал: «Отлично!»

Вот только тогда я почувствовала себя журналистом.

Записала Н. Барсова

АВТОРИЗАЦИЯ

Логин
Пароль
запомнить
Регистрация
забыл пароль