Михайличенко М. М. КАК Я НА ФАКУЛЬТЕТЕ УЧИЛСЯ
М. М. Михайличенко, председатель Комитета по информации, печати, телерадиовещанию, СМИ и связям с общественностью Правительства Ленинградской области, выпускник факультета журналистики СПбГУ 1976 года
КАК Я НА ФАКУЛЬТЕТЕ УЧИЛСЯ
Идея поступать на факультет журналистики родилась во время службы в армии. До этого я закончил техникум, специальность у меня вроде бы была, но работать по ней не очень хотелось. Это был конец 60-х годов: шли жаркие споры «физиков» и «лириков», по киноэкранам триумфально шествовали фильмы «Журналист» и «Иду на грозу». В общем, все располагало к интеллектуальному труду: либо в белых халатах в точных науках, либо с трубкой в зубах в гуманитарной сфере. И честно говоря, я долго колебался: чем же заняться после армии?
Все решил случай. Во время несения караульной службы один из наших солдат задержал нарушителя. Не долго думая, я тут же живописал это происшествие и отправил свой опус в окружную военную газету. Заметку опубликовали, и более того — спустя какое-то время прислали денежный перевод, который превышал мою ефрейторскую зарплату. Это мне очень понравилось, и вскоре я уже регулярно бытописал повседневную жизнь и подвиги своих сослуживцев.
К концу службы у меня была приличная подшивка опубликованных материалов и стопки корешков от денежных переводов почти на полтысячи рублей. Замечу, что ефрейторское жалование равнялось тогда 4 рублям 65 копейкам в месяц. Разница существенная.
Так состоялся выбор профессии.
Выбор места учебы был тоже не очень сложен: мои кураторы из окружной военной газеты обещали мне протекцию и стопроцентное поступление на факультет журналистики либо в Киевский университет, либо во Львовское политучилище. В Киевском университете меня смущало обучение на украинском языке, который я, обладатель украинской фамилии, к сожалению, практически не знал. А во Львов-ском политучилище не совсем радовала перспектива связать жизнь с армией: отец был кадровым военным, и на офицерскую службу я насмотрелся сполна. Самым оптимальным вариантом был Ленинградский университет. Здесь жила моя родная тетя, да и город мне нравился больше, чем, скажем, Москва.
Но, как показали результаты вступительных экзаменов, меня влекло к факультету сильнее, чем факультет — ко мне. Провал, однако, меня не смутил, и в тот же год я поступил на рабфак, который открыл мне дорогу на факультет журналистики. Откровенно говоря, учеба на рабфаке пошла мне сильно впрок: как оказалось, английский я практически не знал, но за год меня так поднатаскали, что потом я по инерции без труда преодолел все пять курсов.
Безусловно, учеба в университете была одним из самых замечательных отрезков биографии, и в книге «Влиятельные универсанты» я, ничуть не кривя душой, определил это время как «праздник, который всегда со мной». И не случайно: все, что вспоминается, окрашено в теплые позитивные тона. Даже самые нелепые ситуации, в которые доводилось попадать. Как, к примеру, в начале второго курса, когда мы строили телятник в совхозе «Выборгский транспортник». Первокурсники копали картошку, а нас, с десяток второкурсников, бросили на более ответственный участок.
Бедные Буренки! Каждый раз, как только я вспоминаю ту «стройку века», сердце начинает щемить от беспокойства за судьбу этих славных и, в общем-то, ни в чем не повинных животных. Но тогда никто не ставил под сомнение наши зодче-ские навыки. И пристройка к телятнику медленно, но верно возникала на специально отведенном месте. И вот настал тот знаменательный момент, когда столь ценное для телят заведение было достроено. Заготовленную по случаю сдачи «объекта» бутылку шампанского было решено разбить о конек крыши. Для этого один из наших, трепетно прижимая к груди весьма дефицитную по тем временам бутылку, залез на «верхотуру». К сожалению, дальше все пошло менее торжественно, чем планировалось. Вышеназванная постройка оказалась не в состоянии выдержать нерадивого строителя, и стропила обвалилась. Впрочем, конец у этой истории был все равно счастливым, поскольку сильно никто не пострадал, а внезапно прохудившуюся крышу мы за ночь подлатали и уехали обратно в город. Учиться.
А на следующий год факультет, в лице руководителя практики, послал меня сеять разумное, доброе, вечное в печатных изданиях Крайнего Севера — в Воркуту. Миссия была ответственной: редактирование в местной газете «Заполярье» специальной полосы, посвященной студенческим отрядам. И был я един во всех лицах: и главный редактор, и ответсек, и спецкор, и фоторепортер, и карикатурист, и литератор, накропавший даже гимн сводного стройотряда Горного института, в котором были и такие строчки:
Мы не скажем: «Прощай, Воркута».
Говорим мы тебе: «До свиданья».
Мы ведь снова вернемся сюда
На свой третий семестр созиданья…
Кроме студенческой полосы меня хватало и на другие материалы, которые печатались без задержек и исправлений, так что я начал потихоньку гордиться своей востребованностью. И тут из номера в последний момент снимают мою корреспонденцию. Причем материал интересный и, без сомнения, острый. Рассказывал я в нем о том, как прилетели в Воркуту ночью отец с глухонемым сыном. Сразу по приземлении сын решил поснимать на любительскую кинокамеру местные красоты. За это занятие его и задержали местные милиционеры. Камеру отобрали, а парня побили. Но эффект от этого так и не опубликованного творения все же был. Милиционера, который избил инвалида, почти сразу уволили. Берегли честь мундира. А я на практике убедился в реальности известного анекдота об общности министра и мухи, которых можно обоих прихлопнуть газетой.
Природа севера периодически меня сильно изумляла. Например, подходишь к тому месту, где еще вчера располагалась автобусная остановка, и едва можешь ее различить. Как будто персонально на нее обрушился сильнейший туман. Но когда приближаешься, то понимаешь, что все увиденное к осадкам никакого отношения не имеет. Это огромное полчище комаров, которое атакует ожидающих. Правда, по сравнению с питерскими сородичами, эти если и могли взять, то количеством, но никак не качеством. Они были вялые, аморфные и откровенно тупые. Пока сядут, пока прицелятся...
Поскольку сам я был с западного края (до армии жил на Западной Украине), то после Заполярья вполне логичным был визит на Дальний Восток. На следующий год планировался крайний юг — Средняя Азия. И таким образом, за время учебы я бы «заприсутствовал» во всех точках нашей, тогда еще по-настоящему необъятной страны с гордым именем СССР. На Сахалин я добирался на перекладных практически без денег долгие две недели. По результатам этого путешествия надо было бы писать уже не эссе, а, скорее, остросюжетный роман.
У меня в кармане лежал вызов из газеты «Сахалинский комсомолец», с редактором которой я договорился о приезде на практику еще зимой. Дело оставалось за малым: получить стипендию за летние месяцы и рвануть за романтикой на восточный край нашей необъятной Родины.
По замыслу, добираться до пунктов назначения следовало на поездах, дабы острее воспринимать расстояние, смену часовых поясов, разнообразие природных ландшафтов и т. д. Сами посудите: от Ленинграда до Хабаровска — почти неделя пути! Правда, когда я за месяц до старта приценился к билету, то понял, что обладаю наличностью, позволяющей мне проехать только половину пути — до Красноярска, и без стипендии за июль — август (а это порядка 80 рублей — бешенные по тем временам деньги, эквивалентные двадцати пяти бутылкам водки) мне до Сахалина не добраться. Но где наша не пропадала! И решив, что до отъезда «степуху» получить успею, я с чистой совестью взял билет до Красноярска.
Все оставшееся до старта время я тщетно таскался на факультет в попытке получить свои кровные. Но — «фиг»! В отпуска уходили преподаватели, аспиранты, «обслуга» и на студентов времени хронически не хватало. В день «ч» в бухгалтерии вновь развели руками и посоветовали оставить секретарше декана доверенность чтобы она, получив мою стипендию, переправила ее мне. Причем клятвенно заверили, что это произойдет, если не завтра, то послезавтра — точно. «Накропав» доверенность и попросив секретаршу переслать деньги в Красноярск, на главпочтамт до востребования, я погрузился в плацкартный вагон и двинулся на Восток.
Трое суток не спать…
Нет, это не строка из известной репортерской песни, призывающей не спать «ради нескольких строчек газете». Это то, что мне пришлось испытать в вагоне, когда в мой отсек подсела мамаша с трехмесячным мальцом. Представьте себе: вагонная духота; подгузники, пеленки (памперсов тогда еще и по телику не показывали); постоянный детский плач; стесняющаяся кормить малыша при соседях грудью мамаша; прокуренный тамбур, куда мне приходилось выходить гораздо чаще, чем хотелось; ругань пьяных мужиков из соседнего отсека; почтово-багажная скорость поезда, загаженный по самые окна туалет…
Описание социалистического вагонного быта можно продолжать до бесконечности, но суть не в этом. И сегодня во многих поездах не лучше. Суть в другом: к моменту прибытия в Красноярск я находился, как говорят боксеры, в состоянии «грогги» и на платформу не сошел, а просто выпал из вагона поезда. В голове стоял детский крик, в ушах стучали по рельсам колеса, нос был заложен от запаха то ли своего, то ли чужого пота. Оптимизм придавала лишь близость главной цели — главпочтамт. Но увы, здесь меня ждал «облом»: денег не было.
Ревизия имеющихся «дензнаков» утешения не принесла. Я наскреб по сусекам пять рублей с копейками. Два-три дня на них можно было продержаться. Но, резонно рассудив, что, чем тлеть несколько дней, лучше один раз вспыхнуть, я решил шикануть и отправился в гостиницу, где за три пятьдесят снял одноместный номер.
Часа полтора я отмокал в ванне, избавляясь от дорожного пота, а после спал. Без малого часов шестнадцать. Проснувшись, снова забрался в ванну и, предчувствуя безрадостную перспективу, мылся впрок. Потом собрал свой нехитрый скарб и вернулся на вокзал, заглянув по дороге безрезультатно на главпочтамт.
Красноярск в те годы был удивительным городом. На лето превращался в столицу бичей. Аббревиатура эта расшифровывалась по-разному, и по одной из версий утверждалось, что бич — это «бывший интеллигентный человек». С добавлением — желающий заработать денег.
И действительно, подхалтурить в летний сезон на самых разнообразных работах в Красноярском крае можно было неплохо. Порой люди ухитрялись на приисках, в геологоразведочных партиях, строительных бригадах зарабатывать по три-четыре тысячи рублей. Это были огромные деньги; для сравнения: среднемесячная зарплата в те годы в стране была в пределах ста двадцати рублей, а стипендия от тридцати до пятидесяти рублей. Не удивительно, что с мая по октябрь Красноярск переживал демографический бум. Особенно это было заметно на вокзале, где я провел вторую ночь. О том, чтобы присесть на скамью, не было и речи. Сидячие места «бронировались» с пяти-шести часов вечера. Впрочем, на полу тоже яблоку негде было упасть: там располагались «спальные» места, и можно было курсировать по проходам, оставленным рядами спящих. Конечно, по неопытности, я не получил ни спального, ни сидячего места и провел всю ночь, дефилируя по вокзалу и его окрестностям. К открытию главпочтамта я, разумеется, как штык был там. Но богаче не стал. Перекусив в соседней закусочной двумя пирожками и чаем (15 коп.), я пристроился в тихом соседнем скверике на скамейку и сладко вздремнул.
Проснулся я от громких голосов. На противоположной скамье ожесточенно спорили о чем-то трое мужиков. Поскольку своим видом они не очень напоминали Шварценеггера (кстати, о нем тогда еще мало кто знал), я позволил себе грозно цыкнуть: «Че разорались, спать мешаете!»
— Извини, мужик, увлеклись, — тот, что был постарше, даже привстал. — Бичуешь?
— Да, нет, на практику еду.
— Далече?
— На Сахалин. Здесь застрял, деньги жду.
— Мы тоже. Только не ждем, а заработать пытаемся.
Мужики (двое из них были из-под Полтавы, а один — рязанский) вкратце обрисовали свою историю. В Красноярске они бичевали уже третью неделю. Несколько раз выезжали с вербовщиками по предлагаемым местам работы, но возвращались: условия не подходили. Каждое утро, к восьми часам, они являлись на импровизированную биржу труда неподалеку от центра города и изучали предложения. Если ничего подходящего не было, брались за однодневную работу без выезда. Но сегодня у них, как и у меня, был неудачный день: работа не «нарисовалась», деньги закончились. Рассказав им о своем житье-бытье, я повел их в уже знакомую пирожковую, и мы «кутнули» на оставшиеся у меня полтора рубля.
Вечером, перед закрытием главпочтамта, я вновь ткнулся в окошечко «до востребования» и ушел не солоно хлебавши. На железнодорожный вокзал ночевать я уже не вернулся. По совету своих новых знакомых направился на речной вокзал, где они «снимали» кресла. Он просто поразил меня роскошью: в отличие от железнодорожного собрата, здесь было чисто, не так смрадно, а кресла — мягкие. Мои приятели ухитрились даже «забронировать» одно из них для меня. Плюхнувшись в него, я моментально провалился в сон.
К счастью, глубоким он был недолго. Где-то заполночь я почувствовал, что кто-то ковыряется со шнурками моих полуботинок. Приоткрыв глаза, я приметил у ног плюгавенького мужичонка, пытающегося расшнуровать башмак. Резко выбросив руку, я схватил его за шкирку, и грозно прошептал: «Тебе чего?»
— Так… в ботинках… неудобно… Ногам отдыхать… Может, отекли… — заблеял пройдоха.
— Ты лучше о своих ногах позаботься, а заодно и о физиономии, пока я по ней не настучал, — еще более грозно рыкнул я и, встряхнув «добродетеля», пустил его юзом по проходу.
И хотя диалог мы вели негромко, соседи ситуацию «просекли» и мои действия одобрили. Забегая вперед, скажу, что следующие ночи мы установили дежурство и поочередно бодрствовали, охраняя свое имущество.
А утром все повторилось: главпочтамт, облом, безденежье. И аналогичным образом — всю неделю. Пирожками теперь меня подкармливали мои друзья-бичи, а свободное от визитов на почту время я посвящал знакомству с достопримечательностями города на Енисее.
Сходил на «метеоре» на Красноярскую ГЭС, побывал на знаменитых Столбах, осмотрел пароходик «Святой Николай», на котором в ссылку в Шушенское добирался В. И. Ленин, посетил дом-музей И. Сурикова и даже разыскал училище, где перед Великой Отечественной войной учился на военфельдшера мой отец и где он познакомился со своей будущей женой — моей мамой.
В общем, времени зря не терял. А отсутствие денег хоть и угнетало, но не смертельно. На все мероприятия, включая посещение местного театра, я попадал «на халяву». Просто подходил, рассказывал кто я, почему здесь и без денег, — и отказа не было. Сибиряки всегда отличались душевностью.
А когда в конце недели я уверился в мысли, что ждать стипендию бессмысленно, то просто зашел в редакцию местной молодежной газеты, взял в долг денег и отстучал матери телеграмму: «Срочно вышли в Красноярск главпочтамт до востребования 75 рублей». И на следующий день я уже «штурмовал» кассу аэропорта, добывая себе билет до Южно-Сахалинска. Ехать поездом до Хабаровска, а потом добираться на перекладных на Сахалин мне как-то расхотелось. Я и так уже был в пути без малого две недели, описание которых в отчет о практике включено не было…
На третьем курсе я, почувствовав, что полуповышенная стипендия и гонорары из «Смены» от банкротства меня уже не спасают, устроился работать. Подходящее место нашлось в гардеробной родного факультета. Это была исключительно комфортная должность, которая к тому же сильно помогала в учебе, поскольку, ежедневно по нескольку раз здороваясь со своими преподавателями, я настолько запечатлевал свой облик в их сознании, что, когда дело доходило до экзаменов, им казалось, что я ни разу не пропустил ни одного занятия и вообще, что они знают меня едва ли не всю свою жизнь. К тому же мой совокупный ежемесячный доход с учетом стипендии и гонораров таким образом перевалил за 120 рублей, что позволяло мне считать себя вполне обеспеченным студентом.
Записала О. Юдина
