Корконосенко Н. Ф. МИНИМАЛЬНЫЙ БАГАЖ, или ЧТО ДЕЛАЕТ ВЫПУСКНИКА ЖУРФАКА ЖУРНАЛИСТОМ
Н. Ф. Корконосенко, собственный корреспондент газеты «Россия» (СПб.), выпускница 1973 г.
МИНИМАЛЬНЫЙ БАГАЖ, или ЧТО ДЕЛАЕТ ВЫПУСКНИКА ЖУРФАКА ЖУРНАЛИСТОМ
Кто сказал, что на факультете начала 70-х (прошлого века) не было демократии и пахло одними партийными директивами? Мать-атаманша нашего курса Инка Улизко выскочила как-то из аудитории в пустой еще после лекции коридор со словами:
— Мужики, сигаретку!..
— Пожалуйста, — хладнокровно отозвался случайно оказавшийся поблизости доцент Петр Самуилович Карасев и галантно щелкнул зажигалкой.
Мы все тогда, с первого курса по пятый, умещались на одном этаже непрезентабельного флигеля во дворе филфака, где и по сей день располагается университетская бухгалтерия.
Журфак мой, ты с ладонь,
Но тайною владеешь
порядка слов…
— писал мне в записке Андрюшка Тришев, однокурсник, следы которого затерялись где-то в Чехии. Мы все тогда переживали бум первого знакомства и перебрасывались на лекциях летучими впечатлениями тогдашнего журфаковского бытия.
Наш маленький старый журфак, однако, снарядил нас в большую журналист-скую дорогу таким багажом, который позволяет оставаться интересными в профессии, интересными читателю «выпускниками ленинградского журфака». Наша марка котировалась в медийном пространстве СССР очень высоко.
После окончания ЛГУ в 1972 году я работала корреспондентом региональных изданий «Смена», «Брянский рабочий», «Ленинградская правда», журнала «Ленинградская панорама». С 1991 года ушла на собкоровскую работу в газетах «Рабочая трибуна» (бывшая «Социалистическая индустрия», ныне просто «Трибуна») и «Версты», а в последние годы представляю Санкт-Петербург в еженедельнике «Россия».
Таким образом, вот уже больше трех десятков лет я — женщина, зарабатывающая газетным трудом. То присутствующая в текущей жизни своего ареала, то унесенная ветром нового сюжета. То ругающая на чем свет газету, бросившую собкора на ночь глядя черт-те куда в Ломоносовскую гавань искать ютящиеся на брошенном корабле семьи трех капитанов, то купающаяся в кайфе очередного «соло на ABM»…
Ни разу не пожалевшая, что выбрала эту работу. По сути сугубо мужскую, а по жизни ставшую повсеместно женской (начиная с набора на факультеты журналистики), то есть неблагодарной «ассенизаторской» работой по выявлению социального негатива и жесткому вербальному анализу его посредством великого и могучего родного языка. Очень часто приходится работать в режиме скорой помощи, что также требует сугубо женского сопереживания, готовности помочь.
Есть и сугубо временной фактор восприятия журналистики. Мы, дети «оттепели», 60-х годов прошлого века, свою профессию воспринимали и воспринимаем как миссию, по Жуховицкому: «Справедливость — мое ремесло». А не как «вторую древнейшую профессию», когда слово продается, как на базаре.
И спасибо юбилею факультета, в связи с которым его администрация предоставила всем желающим редкую возможность поразмышлять о нашей профессии в меняющемся мире, о почти сакральном таинстве работы со словом.
СНАЧАЛА ЧИТАТЬ, ПОТОМ ПИСАТЬ
Журналистом может стать человек флегматичный и фанатичный, оптимист и пессимист, робкого и не очень десятка. Но вот кто никогда, ни при каких обстоятельствах не научится писать — так это тот, кто не любит читать или мало глотал в детстве хороших книжек.
Книжки, книжки надо читать, уважаемые завтрашние мои коллеги! Они и прежде всего они развивают и образовывают духовно, формируют кругозор, обостряют память. А заодно и «ставят» грамотность письма. Как орфографию, так и стилистику. Для журналиста это не последнее дело.
В ПОИСКАХ ЖАНРА
Я почти сразу обозначилась в газете как представитель аналитических жанров. Стала осваивать очерк и статью, стараясь раскрыть тему (в том числе в «положительном» материале) не описательно, а исследуя ее. В интервью заставляла собеседника искать серьезные аргументы, сталкивать их с данными из моего досье. И при этом старалась создать по ходу разговора картину, которую живописала средствами то репортажа, то зарисовки, то иронии, присущей фельетону.
Со временем я стала откровенно и свободно смешивать разные жанры при исследовании одной темы. Писать не канонически жанрово, а как мне было удобно. Сначала в моих очерках и корреспонденциях появились вкрапления интервью, что было попыткой раскрыть собеседника через его живое слово. Затем возникла необходимость — в очерке ли, статье ли — дать кусочек текста репортажно, выводя на авансцену автора и его реакцию на происходящее.
Кстати, процесс размывания жанровых границ был отмечен еще в середине 1970-х годов профессором МГУ Викторией Ученовой. Она отмечала, что диффузия жанров способствует их взаимообогащению и является объективным результатом усложняющихся отношений человека с окружающим миром. Глобальное расширение коммуникационного пространства посредством телевидения и новых информационных технологий создало естественные предпосылки для унификации жанров. «Интервью захватило смысловые пространства очерка, перестав быть только новостью из первых уст и явив несомненный интерес к личности собеседника», — прочла я позже в исследовании воронежского теоретика печати Льва Кройчика (учебник «Основы творческой деятельности журналиста». СПб., 2000).
УРОКИ АГРАНОВСКОГО
«Уроки Аграновского». Это не только название сборника статей и воспоминаний коллег о специальном корреспонденте «Известий» Анатолии Аграновском. Чтение этой книги — еще и тот спонтанный процесс ученичества, которому подвержены все сколько-нибудь способные, заинтересованные профессией начинающие.
Все мы друг у друга учимся, порой не отдавая себе в том отчета. Еще до поступления на факультет журналистики и тем более после я читала в «Комсомольской правде» кинорецензии Ольги Кучкиной и Татьяны Хлоплянкиной, в «Литературной газете» — судебные очерки Аркадия Ваксберга, очень точные морально-психологические эссе Евгения Богата, журналистские расследования Юрия Щекочихина, «человековедческие» разборы конфликтов Лидии Графовой. Впоследствии я встречалась в разное время по очень сложным газетным сюжетам с Ваксбергом, Графовой и Щекочихиным. А вот с Аграновским не довелось. Подобное, если честно, даже в голову не приходило.
Анатолий Абрамович был для меня чем-то вроде бога на облаке: высоко сидит в своих «Известиях», дальше и глубже всех видит. Пишет, как пашет. Вот уж у кого точно «слова как пудовые гири верны». Каждая его статья в «Известиях» периода 70-х годов становилась событием. Было не совсем понятно: как все это пропускал свирепый газетный Цербер «Главлит»? Нам было известно, что Аграновский умер практически за письменным столом, дорабатывая статью «Сокращение аппарата» — она потом пробила первую брешь в таком исконно-отечественном бюрократическом бастионе, как партийно-советская номенклатура. И только позже мы узнали, что уверенности в том, что статью опубликуют, у автора не было и что вообще в последние семь лет работы в «Известиях» ему фактически платили зарплату за то, что он не пишет.
«Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает». Этот афоризм Аграновского был начертан на скрижалях факультета журналистики ЛГУ «нашего» периода. И мы учились анализировать, сталкивать аргументы, идти к героям не столько за фактом, сколько за мыслью, как наставлял Аграновский. Интересно, что написал бы по поводу журналистики в рыночных условиях и подмены реальности пиаром Анатолий Абрамович?.. Впрочем, и того, что он нам оставил, достаточно (сборники статей «А лес растет», «Суть дела»), чтобы под жестким облучением профессионального кодекса Мастера работать в журналистике не только талантливо и самозабвенно, но и честно.
Сдается, что размышления Аграновского о природе газетного творчества во многом пересекаются с пониманием сути синтеза той «четвертой правды», которая рождается на столе у журналиста-публициста. Кнут Гамсун дал свое, созвучное сказанному выше, определение: «Правдивость — это не двусторонность и не объективность. Правдивость — это бескорыстная субъективность».
На том держится сегодня та вечно живая ветвь российской публицистики, которая по-настоящему ответственна как перед своим прошлым, так и перед будущим.
«Я ГОТОВА ПИСАТЬ. Я МОГУ ПИСАТЬ. Я УЖЕ ПИШУ…»
На стадии сбора материала я, словно рыба в воде, неутомимо хожу туда-сюда в тревожных плавнях, не думая об опасности, собираю богатую добычу: пищу для осмысления. Чем больше, тем лучше. Потом уже за рабочим столом вчитываюсь, сопоставляю факты до тех пор, пока в голове не начинают сами собой складываться структура будущего текста (сначала нечетко, «сквозь магический кристалл»), отдельные строчки, эффектные пассажи и целые абзацы. Казалось бы, пора сесть и начать писать. Но не тут-то было. Муки творчества в моем понимании — это борьба с собой в процессе сокращения дистанции между пишущим и его рабочим столом.
Когда предстоит написать сложный аналитический материал, я сажусь за компьютер и еще и еще раз вчитываюсь в расшифровку записи с диктофона или из блокнота. Иногда на «дополнительное погружение» уходит, с перерывами на кофе, целый день, и только категорическое газетное «надо вчера» выводит из этого специфиче-ского состояния «разогревающего» дрейфа. Круги вокруг рабочего стола все сужаются, и ты, наконец, бескомпромиссно говоришь себе: пора!.. Я готова писать. Я могу писать. Я пишу.
ЗАГОЛОВОК И ПЕРВЫЙ АБЗАЦ
Значение удачно найденного заголовка трудно переоценить. Недаром в газетной среде искусство изымать «квадратный корень» сути текста и обозначать его в двух-трех словах ценится так дорого и в некоторых изданиях даже оплачивается «отдельной строкой» редакционного бюджета. Широко известна практика коллективного «мозгового штурма» при сочинении заголовков в редакции.
Но собкор работает в одиночку, и надеяться ему не на кого. Вот и сижу, подчас полдня, перед пустым компьютерным экраном или беру ручку и чиркаю варианты на любой подвернувшейся под руку бумаге. Вот уже и за стол себя засадила, и движение фабулы очерка уже понятно. А заголовка нет. Не люблю писать без «верного» заголовка. Точное, емкое название материала как бы ведет тебя за собой, становясь стержнем повествования. Сверяя по нему курс, можно успешно пронести главную мысль от первого до последнего абзаца, замкнув свое произведение эффектным финалом.
Но для этого нужно написать очень точный первый абзац. Это тоже не просто. Он может решать разные задачи, в том числе в сжатой форме фокусировать в себе главную проблему.
Великое счастье, когда материала еще нет, а заголовок уже пришел и не дает тебе покоя, тащит к столу (спасибо ему за это). В 1987 году я написала статью и полагала, что «крепкий» заголовок у меня есть: «Табу на компетентность». Каково же было мое удивление, переходящее в тихую профессиональную злость, когда дежуривший по номеру Виктор Кошванец (дело было в «Ленинградской правде») сказал: «Нужен другой заголовок». Но в спешке у меня ничего достойного не получалось. И тогда дежурный редактор Кошванец сделал поистине гроссмейстерский ход: назвал статью «Неделовые игры» с подзаголовком «Почему они процветают в стенах академиче-ского института».
Спасибо вам, Виктор Борисович!
КАК НЕ ПРОВАЛИТЬ ПЕРВУЮ ВСТРЕЧУ С ГЕРОЕМ. И КАК НАПИСАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ОНА НЕ СТАЛА ПОСЛЕДНЕЙ
Иногда, право же, хочется поспорить с признанными исследователями журналистской практики. Вот Галина Лазутина из МГУ (все те же «Основы творческой деятельности журналиста» в главе «Журналистское познание мира») перечисляет «по пунктам» то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя делать, исходя из этических норм общения с источниками информации, в том числе с героями материалов: нельзя «идти на сближение ни с „положительными“, ни с „отрицательными“ персонажами».
А если это «сближение» льет воду на газетную мельницу? И благодаря возникновению доверительных отношений с «отрицательным» героем логика первоначального замысла порой опрокидывается, и на полосу выходит материал диаметрально противоположной направленности?
Такое в моей практике случалось не раз. И надо иметь чисто журналистские настойчивость и выдержку, чтобы не испортить отношения, еще не начав их. Вот какая история вышла у меня с директором Балтийского завода Виктором Ниловичем Шершневым. В начале 90-х многие крепкие хозяйственники переживали личную драму при вхождении предприятий в непредсказуемый и полукриминальный российский рынок. Пытаясь сдержать развал и падение производства, Герой Социалистического Труда Шершнев, «самый длинный директор», который 16 лет вел свой завод от победы к победе, пытался было «закручивать гайки», однако столкнулся с неким непреодолимым препятствием в управляемости своим судостроительным производством. Не сразу он понял, что против него организован целый заговор. Что пришло время первого передела государственной собственности и его грубо выводят из игры.
За развитием этой драмы я, как и многие, следила по городским газетам. Помню погромное выступление в «Ленинградской правде» под красноречивым заголовком «Будьте бдительны, господа рабочие!». Речь шла о мнимой попытке директора приватизировать в свою пользу не только предприятие, но и построенный заводом пансионат отдыха, в котором директорствовала его жена.
После того, как на «подготовленном» собрании против директора выступили некоторые кадровые рабочие, с каждым из которых он до того здоровался за руку и называл по имени-отчеству, Шершнев вышел из зала. Не стал искать покровительства у своего друга-министра и ушел с завода. Не стал участвовать в дележке акций.
У меня в корпункте «Рабочей трибуны» на Херсонской, 12, появилась депутация профкома Балтийского завода с жалобой на Шершнева. Потом прислали директорскую «волгу», и меня приняли вновь избранный директор завода и многолетний глава завкома профсоюза. Картина с их слов вырисовывалась типовая: «красный директор», ретроград и волюнтарист, оказывает сопротивление экономической реформе, набирающей в стране ход. И уж совсем нелестно характеризовалась его жена, которая прежде руководила заводским Дворцом культуры и теперь присмотрела себе пансионат на Карельском перешейке.
Мне организовали поездку, и я увидела новенький современный пансионат на фоне прелестно обыгранного карельского ландшафта. В голове уже складывался план «гвоздевого» разоблачительного материала о столкновении новых экономических реалий и не соответствующего ему старого стиля руководства. Дело было за малым: необходимо было встретиться с потерпевшим крушение директором. Но тут я неожиданно получила резкий отпор. Жена изо дня в день холодно отвечала по телефону: Виктора Ниловича нет дома. Тогда я не менее вежливо, но непреклонно стала настаивать на встрече с ней самой, Валентиной Яковлевной. Не помню уж, чем конкретно я сломила ее сопротивление, но однажды она сказала: приходите.
Дома оказались оба Шершневых. И как только Виктор Нилович стал раскрывать мне свою версию событий, нервно ходя по комнате, горячась и помогая себе же-стами, я поняла, кого и что буду защищать. «Автор статьи в „Ленправде“ тоже ушла от нас, на словах готовая изложить аргументы мужа, — сказала на прощанье Шершнева, — но отчего-то передумала и, кстати, не вернула нам подлинников документов, которые мы ей предоставили». Стало понятным, почему после этого директорская семья игнорировала всех без исключения журналистов, которые подстерегали их в самых неожиданных местах, в подъезде их дома, например.
Время многое расставило по своим местам. Убеждена: если бы при поддержке аморальной власти из многих отраслей не вышибли таких вот «коренников», как Шершнев, мы бы сейчас жили в другой стране. Да и на заводе признают, как много потеряло производство с уходом Виктора Ниловича. И не только производство, но и социальная сфера, которую так опекал бывший директор. Пансионат сразу после его ухода был продан лицам с сомнительным экономическим прошлым, и балтийцы давно не имеют туда доступа.
САМАЯ ЗНАЧИМАЯ НАГРАДА
Моей дружбе с Шершневыми уже много, много лет. Как, впрочем, и отношениям с другими героями, с которыми после удачной первой публикации иду по жизни и продолжаю писать о них, как только возникает повод. Певица Елена Камбурова открывает этот ряд. Я полюбила ее с первой гибкой пластинки в журнале «Кругозор» конца 60-х годов, хотя она певица не для всех — актриса «до востребования».
Не могу припомнить случая, чтобы кто-либо из творческой интеллигенции отказал мне в аудиенции «для печати». Бывали, конечно, временные трудности и заминки. И до чего же было приятно, когда в одну из командировок в Кишинев в ответ на мой первый звонок в дом композитора Евгения Доги жена Наташа сказала: приходите прямо завтра, когда вам удобно. Говорите, завтра воскресенье? У Евгения Дмитриевича не бывает выходных… Я пришла с тремя желтыми розами, срезанными по дороге с одной из клумб маникюрными ножницами. И застала разгневанного композитора в состоянии выяснения: как случилось, что партитура музыки к фильму «Мария, Мирабелла» была отослана в его отсутствие не в Бухарест, а в Будапешт?.. Я переключила внимание на себя: «цветы для маэстро», мое понимание роли музыки в кино — и вот уже беседа потекла рекой, пока я не спохватилась в половине второго ночи: пора ехать в гостиницу. Композитор вызвался меня подвезти на своей машине, и когда я попрощалась с Наташей и села в салон, Дога сказал: «Личный шофер ждет вас». «Много чести», — парировала я. «Для шофера», — продолжил он.
После этой поездки вышел мой почти полосный материал про Догу под рубрикой «Воскресный гость „Смены“». Он назывался «Столкновение» — по названию фильма, музыку к которому писал тогда Евгений Дмитриевич. И до сих пор композитор считает, что тем самым я помогла ему стать лауреатом Государственной премии СССР. Понимаю, что это преувеличение, но звучит как музыка из уст героя-композитора.
Теплые отношения, возникшие практически мгновенно, продолжаются и по сей день. Мы дружим семьями. Евгений Дмитриевич всегда приглашает нас с мужем на свои петербургские концерты. При встречах много говорим о его и нашем внуках: Доменике и Егоре. Помню телеграмму, которую мы послали в Кишинев Евгению Дмитриевичу в связи с его 50-летием: «Впереди еще полвека и большая Догатека».
Храню также несколько «знаковых» писем от своих читателей. Есть ли еще какая-нибудь более значимая награда для журналиста, чем признание читателей и тех, о ком он пишет?
И сегодня, садясь за компьютер, думаю точь-в-точь так, как писал Анатолий Аграновский в финале своей газетной жизни: «Не опозориться бы…»
