Что мы ожидаем от современного кинематографа?
Кино сейчас – это нечто обыденное, это то, что мы воспринимаем как данность, заедаем поп-корном и запиваем липкой газировкой. Но должно ли все происходить именно так? Есть ли это – настоящее кино? И что же в итоге произойдет с современным кинематографом?
Эпоха, в которую мы живем, это пора глобальной переоценки ценностей. Самое ужасное, что произошло с кинематографом за последние двадцать лет напрямую связано с этой массовой перестройкой сознания. Из людей сделали потребителей, немых, обремененных ложной свободой обывателей, которым больше не хочется думать, хочется лишь смотреть и сразу же забывать увиденное. Мы сами погрузили себя в некий эмоциональный вакуум и атрофировали свою фантазию, стали жить в надежде на зрелище и глупой уверенности в хорошем финале. Тут то и появились спецэффекты, Спилберг и Кэмерон. Люди начали жадно глотать потоки зрительных образов, низвергающихся на них с широких экранов. Заработала всеразрушающая машина Голливуда, этого «Нового нового Голливуда», как на конвейере штампующего бессмысленные движущиеся картинки, которые, словно консервы в жестянке, готовы к всеобщему употреблению. Из кино сделали продукт, те самые пресловутые «movies», целиком оправдывающие свое английское название. И все смешалось.
Признаться, я терпеть не могу, когда фильмы вроде «Титаника» называют «кино». Для меня это слово значит гораздо больше, чем обозначение для проходной картины, очередного порождения компьютерных технологий и незамысловатой актерской игры. Потому что кино – это искусство. Все мы благополучно об этом забыли, так как забыли великих Бергмана, Годара, Трюффо и Фассбиндера. А ведь истинное назначение кинематографа – показать человеку то, что заставит его чувствовать и сопереживать. Кино должно пробуждать эмоции, чистые в своей первозданности, откровенные, ничем не прикрытые. Такие эмоции прекрасны. Неважно, чувство ли это отвращения (достаточно вспомнить картины Пазолини и Ханеке), или же грусть, смешанная с тоской, затягивающей в зыбкую пучину размышлений (в качестве примера можно привести работу «В прошлом году в Мариенбаде» Алена Рене), может это какая-то странная радость, которая и не радость вроде, а на душе приятно (такое послевкусие остается после Джармуша). Главное, что все эти ощущения ненадуманные, они естественны и поэтому бесценны.
Именно этих ощущений так не хватает нашему погрязшему в цинизме обществу, и современный кинематограф должен дать возможность людям их пережить. Вместо того, чтобы воплощать капризы седовласых мэтров, обезумевших от мания величия и забывших, какое стоящее кино они когда-то делали, нужно давать дорогу новым идеям, свежему мышлению, избавляться от этой вечной привычки монополизировать все, в том числе и искусство. Не стоит бояться картин-монологов, без лишней мишуры и декораций. Главное в кино – это сюжет и мысли, именно поэтому я так уважаю Ларса фон Триера с его «Догмой 95» и не люблю Уэса Андерсона, с его нездоровой озабоченностью ненужными деталями. Не стоит искать смысл на поверхности и самонадеянно уверять окружающих, что кино бессмысленно. Зачем гадать, что под водой, стоя на берегу, если можно нырнуть и увидеть все своими глазами, не ища чужих объяснений режиссерскому гению.
Кино должно быть выше нас, потому что только то, что над нами может изменить нас, и возможно, сделать лучше. Чтобы снять кино, обладающее такой силой, необходимо уже быть лучше самого себя. Выходит замкнутый круг. Разомкнуть его возможно, но неизвестно, как и кто это сделает.
