И жить торопимся, и чувствовать спешим: как выжить в ускоряющемся мире?

Лавируя среди узких тротуаров улиц, пробегая голыми пятками по острым каплям чуть подсохших луж и врезаясь в чувствительные нервы самых потаенных участков человеческого тела, каждый день, громким камнепадом лозунгов, на нас обрушивается нескончаемый поток негодования, вырывающийся истошно – хриплым криком из искривленных в шепчущем молчании ртов прохожих. Везде, на каждом шагу, мы слышим о деградации нации, о неуважении народа к государству и о прочих ужасностях, происходящих на улицах, в городах, в головах. Нам страшно выходить на улицу. Страшно разговаривать с незнакомцами. Страшно жить. Наверное, именно поэтому я каждый раз выхожу на улицу из своего маленького укрытия и уговариваю голову не разрываться на тысячи надоедливых крошек, но, через сорок три крупинки песочных часов выясняется ,что из меня получился плохой уговариватель, и негодования разделяет воображаемый воробей, пасущийся тут совсем рядом. Наверное, никто из – за спешки не замечает, что люди вокруг – сплошные орфоэпические ошибки, а, может, потому что сами таковыми являются?

..

Каждое утро я слышу стоны сердца, разбивающегося об плед, яростно противоречащего той действительности. Мгновенно стоны успевают больно срикошетить от стеклянной призмы , разделяющей меня и этот мир, мои глаза. И с каждым последующим мгновением в гору разочарования карабкается нежелание, по отвратительности сравнимое с хурмой: я не хочу видеть эти монотонно смотрящие через всех глаза людей, идущих навстречу к своим долговым обязательствам, я не хочу трястись в электричке, где каждый пассажир своим видом, точнее его отсутствием, показывает всю неприязнь к окружающим. Каждое утро, надцатого мартобря, после пошагового спора с собственным сознанием о неопределенностях, творящихся кругом, а также долгой борьбы с нежеланием спускать ноги с холоднючей постели, я уже не нахожу себе лучшего занятия, чем наскоро закинув в себя кусок чего – то сырподобного, выйти из комнаты и совершить ошибку, попутно вливаясь в хороводное схождение с ума, ощутить себя дезертиром, рассматривая хоть какие – то человеческие контуры в размытой конфигурации верткальных луж, скользящих противными ящерицами по дорогам. Перестаю заниматься этим. Останавливаюсь. И начинаю кататься на лифте по этажам собственного маразма. Захватывает, безусловно. На какой – то из них закрыт, на каком – то отчаянным ревом кричат о невозможности терпеть подобную ерунду каждый день, на каком – то - тихим плачем раздается просьба быть хоть немного приветливее, а на каком – то - и вовсе молчат. И после таких поездок становится невыносимым видеть такую жестокость людей. нет, даже чувствовать ее. ощущать.всем.и даже глазами, в которые попал слезоточивый газ. О,Русская земля.. Единственное, что хочется после этого сделать - ощущать колкий ветер, свежесть, и приятно зудящую боль под лопатками и в груди оттого, что все замерло. Остановилось и замерло. А после этого мир перевернется, сойдет с ума, вывернется наизнанку и загорится! И мы вместе будем создавать что-то ортодоксальное, играть на всем на улице, танцевать босиком на асфальте (ведь мы танцуем потому, что хотим покоя!). Скоро совсем. Ведь мы все этого хотим, а те, которые громким гимном кричат о своем нежелании оного, хотят этого еще больше. Все, что нужно для этого сделать – вступить в союз имени Марины Ивановны Цветаевой и последовать ее призыву. «Прохожий, остановись!»