Лифт на седьмое небо: есть ли место религии в век космоса?

Солнце медленно, но неуклонно сближалось с горизонтом. В небольшом портовом городке N. царил вечер, полновластно диктуя свои законы.

Баржа причалила к своему привычному месту, куда она возвращалась день ото дня, и сегодняшний день не был исключением. Небольшой седобородый старичок с газетой спокойно сидел у входа портовой станции, весьма и весьма довольный, с чувством выполненного долга. Подле него расположилась собака – старый, немного грустный спаниель.

Время остановилось в этом месте, словно кто-то чрезвычайно забывчивый не завел в нужные момент часы планеты Земля, и теперь жизнь остановилась, ожидая, когда же наладят ее ход, покрутив пару рычажков.

Следовало бы думать именно так, если бы пара, прогуливающаяся рядом по бетонной набережной, не внесла некий хаос в это застывшее место. Какой-нибудь художник, рисовавший все это, воскликнул бы: «Ну, зачем они здесь! Они мне портят всю перспективу!». Но, разглядев идущих поближе, он бы несколько изменил свое мнение, ибо девушка, медленно перебирающая ногами, была прекрасна. На ней было неброское синее платье, волосы были распущены, но нет, не это привлекало взгляд, то было лишь венцом бриллианта, расположенного в сердцевине. Лицо, правильные черты и прямо-таки бездонные голубые глаза и не сходящая белоснежная улыбка – вот что притягивало и заставляло восхищаться.

Молодой человек, которого она держала под руку, был облачен во все черное, несмотря на весьма высокую температуру воздуха. Борода, слегка отпущенная, не длиннее, чем положено, и крест, одиноко взгромоздившийся на одежду, выдавали в нем священника. Пара о чем-то спорила:

– Андрей, ты должен завязать с этим. Это выглядит просто смешно. Никому не нужны священники, никто не верит в Бога.

–Ты бы сказала это тем людям, которые ко мне приходят. А я могу с уверенностью сказать, что там побывал весь город, так или иначе. И каждый проходит обряд крещения, и ты его прошла в том числе.

– Это от меня не зависело! Это был не мой выбор!

– И все же, факт остается фактом, ты же не станешь это отрицать.

– Но ученые давно опровергли существование создателя. Это могло оказывать влияние в Средневековье и века мрака, но не сейчас! Это же просто абсурдно, что кто-то так по-детски доверяет тебе и другим! Мое работа как раз состоит в том, чтобы уничтожить те остатки теологии, которые еще остались в человеческом обществе, расширить границы познания и сбросить пелену лжи!

– И, тем не менее, ваши гипотезы есть ничто в сравнении перед страхом смерти. Когда твоя жизнь близится к концу, а биологи твердят, что со смертью организма наступает абсолютная смерть, в том числе умирает и «душа», – он сделал акцент на этом слове, – то отвергаешь любую рациональную теорию, лишь бы обеспечить себе вторую жизнь.

– Мне кажется, я не буду склонна к чему-то подобному.

– Но ты же наверняка захочешь увековечить свое имя в каких-либо научных трудах. А в моем понимании это есть одно и то же. Тебе так не кажется?

– Нет, не кажется! Это звучит просто нелепо.

Она сложила руки на груди и была явно расстроена. Тогда он обнял ее за плечи и сказал:

– Но ты же не сможешь отрицать любовь? Наука, толкуя о ней на свой лад, не имеет ничего против нее. А результат один и тот же, как не объясняй, а все-таки остается что-то такое, что не поддается описанию никакими опытами.

– Согласна. Даже теперь не понимаю, почему меня так к тебе тянет, несмотря на различия во взглядах, – рассмеявшись, сказала она.

Прижавшись друг другу, они прошли молча довольно долгое время. Меж тем солнце уже опустилось за горизонт где-то наполовину, окрасив его в кроваво-красный цвет. Они остановились, и тогда Андрей указал на открывшийся перед ними пейзаж.

– Скажи мне, что ты видишь?

– Закат.

– Нет, ты видишь то, что ты называешь закатом. Хорошо, а как ты можешь объяснить это явление?

– Солнце, приближаясь к горизонту, теряет свою яркость, при этом небо начинает окрашиваться, и в окрестностях солнца принимает такие оттенки.

– Но ты думаешь, что приборы, придуманные человеком и заключения, сделанные в уме, есть истина? Ты считаешь, что мы можем вполне доверять органам чувств, и что они показывают нам абсолютно все? Да если бы мы видели это «все», мы бы сошли с ума! Мы бы не выжили! Истина слишком тяжела и никак не вяжется с нашим существованием! Больше скажу, ее нет! Нет ее, ибо она тоже плод воображения человека! Да все то, что наука пытается систематизировать, принять частное за целое, подчинить все одному закону – все это противоречит реальности. Все, что здесь происходит, не способно подчиняться закономерностям!

– И поэтому ты предлагаешь уверовать в Бога, подобно тебе?

– Да кто тебе сказал, что я в него верю?

– Но ты же священник…

– Вот, вот, видишь, ты считаешь, что все священники верят в Бога! Разве ты не принимаешь частное за целое?

– Тогда я не понимаю, зачем ты пошел служить в церковь.

– Всему свое время. Мы не разобрались в кое-чем. Ты считаешь, что все можно объяснить, свести к какой-либо закономерности?

– Да, и что же?

– Но разве это не есть то же, что и Бог? Разве это не есть жажда свести все к одной причине? Разве это не есть смена одного названия на другое и смена инструментов убеждения? Что теперь? Вместо Священного писания теперь Большой Адронный Коллайдер, но суть-то от этого не изменилась. Вы, ученые, тоже верите, верите по-своему, через такие вещи, как прогресс. Теория в вашем понимании есть слово Божие, а закон – заповедь. Ваша наука – так же самая религия, только немного видоизмененная в соответствии с эпохой.

– Я… не знаю даже, что сказать. Ты прав, однозначно прав, но здравый смысл и стремление к познанию не хотят с этим мириться. Если все описать так, как говоришь ты, то лучше бросить все попытки что-либо узнать и говорить, подобно Сократу, что «ты знаешь, что ничего не знаешь».

– Нет, я это говорил с той лишь целью, чтобы дать понять – ни в коем случае нельзя оставаться на одной гипотезе, каким бы устойчивым она тебя не делала, нужно постоянно двигаться вперед и не давать своему мозгу обрести свою веру. Это сумасшествие, конечно, нужно уметь держаться без страховки, но лучше уж идти по тонкому канату, чем держаться за столб, прочный, монолитный, за который держатся все, называя его по-разному.

– Мне нужно это обдумать. Ты кое на что открыл мне глаза. Но у меня все еще ничего не складывается, ты… никогда не был раньше так откровенен, и ты… священник.

– Хорошо, мы подошли к этому вопросу. Ты спрашивала, зачем мне все это, зачем я пошел в церковь, каким бы абсурдным поступком это бы не казалось? Я отвечу – я шел туда с единственной целью – понять, что заставляет людей идти ко мне за молитвой, благословением, и прочим. Я хотел понять, в чем же различие между верующими и «неверующими», а, как оказалось, между ними никакой разницы, все человеческие поступки психологичны до крайности. А все остальное я тебе уже рассказал…

– Все равно не понимаю. Если ты уже все выяснил, зачем тебе эти одежды, эта борода, этот дурацкий вид?

– Это самое сложное. Полюбил я этих людей. Со всеми их заблуждениями, страхами, и прочим, полюбил их за то, что они люди, такие, какие есть, полюбил без остатка. И, не зависимо от эпохи, от времени, они остаются верными своей сути, как бы далеко они от нее, якобы, не отходили.

Остальное время они провели в молчании. Солнце шаловливо скрылось ото всех, оставив мир во власти мрака. Ветерок ласкал ее прелестные волосы, луна едва-едва освещала лицо, но этого было достаточно, чтобы увидеть, сколько сильного чувства было в ее лице, блеске глаз, выражении губ.

Им нужно было уходить. Она, по обыкновению, провожала его до стен церкви, расположенной на окраине все той же набережной. Поцеловавшись на прощание, они вынуждены были разойтись в разные стороны. Теперь они увидят друг друга лишь через неделю, руководство церкви пошло на этот небольшой компромисс лишь в качестве огромного исключения. Но, не смотря на этот факт, они, покидая друг друга, нашли в своем сердце счастье, счастье влюбленных, безразличных к тому, какие преграды может установить между ними жизнь.