Зависимость от искусства
Часть 1. Танечка
Легкие очаровывающие звуки манили к себе, запутывались в дивные аккорды, возбуждая приятное щемящее чувство в сердце на каждом ritenuto…
Даже за дверью девочка ясно представила тонкие красивые руки, порхающие над клавишами; в этих движениях была нежность и величие, точность и, казалось, непринужденность. Она боялась пошевелиться, не позволяла себе даже вздохнуть, чтобы случайно не прервать это таинство; но вдруг доски предательски скрипнули: рука дрогнула, резко прервав нотный вираж, и мелодия растворилась в тихом эхо.
- Простите, я совсем не хотела прервать Вас, мне так жаль, – послышался за дверью испуганный детский голосок.
- Таня? Как всегда опаздываете. Я Вас ждала. Что же Вы не заходите?
Девочка, не поднимая взгляда, все также тихо, словно еще можно было спасти остатки дивных звуков, зашла в знакомую комнату, в которой было пережито столько страданий и слез ради того, чтобы хотя бы на пару минут стать частью Великого Искусства. За фортепиано сидел преподаватель от Бога - женщина, которая благодаря своему терпению и настойчивости вырастила не одного гениального пианиста. Таня робко посмотрела, не злится ли она, но, к счастью, добрые карие глаза светились искренней радостью и желанием помочь.
Девочке предстояло испытание труда нескольких месяцев – первый ноктюрн Шопена. Она знала, что понимающим и ласковым преподаватель может быть лишь в момент обучения, но никак не в процессе экзамена. Одобрительный кивок. Суд начался.
Музыка Шопена создана для того, чтобы ее играли крохотные хрупкие пальчики; эта музыка похожа на горный ручеек: быстрый, прозрачный, извивистый. Ирина Владимировна слишком хорошо помнила, как этот «чудесный горный ручеек» не давал ей покоя в молодости. Вид у нее в этот момент был сосредоточенный и серьезный: она кривилась от каждой неправильно сыгранной ноты и недовольно хмурилась, но Таня словно не замечала этих промахов. Она играла с чувством, переживала каждый звук, всем телом вздрагивала от красоты, рожденной кропотливой работой и временем. То странное чувство, когда музыка становиться твоим прикрытием от жестокого мира, приютом для тлеющего огонька веры в душе; ничто не имеет большей власти над человеком, чем музыка: он счастлив и расстроен, он обессилен и всемогущ; этот миг лучше любви и всех земных наслаждений, лучше денег и похвал; выше этого – лишь возможность пережить это вновь.
Горный ручеек закончился. Таня опустила руки на колени. Закрыла глаза и улыбнулась.
Преподаватель только вздохнула:
- Не вижу повода для радости. Татьяна, сколько Вам повторять: работайте над техникой, это никуда не годится, совершенно никуда не годится! Великие музыканты не рождаются, а создаются. У Вас есть талант. Но поймите меня, Таня, от Вас все ждут мастерства: сначала техника – потом эмоции. Зрители ждут идеального исполнения, его залог – это правильная подготовка.
О чем думала маленькая Танечка, выбегая в слезах из комнаты? О том, что она бездарность, о том, что она выстрадала и выплакала зря, о том, что ей не понять, как же можно играть без эмоций, и главное, что она никогда не вернется туда, где ее не захотели и не смогли понять.
Задача учителя подготовить специалиста, вырезать из бревен разной формы одинаковые деревяшки, которые смогли бы служить обществу.
Задача же мудрого учителя понять каждого, послушать и услышать, а не закопать талант в прогнившую землю устоев.
Женщина только тяжко вздохнула. Дети часто не понимают, что надо пройти через азы, надо идти по установленным принципам и правилам, иначе ничего не выйдет. Никогда.
Ирина Владимировна была из тех людей, которые не признавали нового. Ее манеры, привычки, фразы, предпочтения – все это было проверено годами. И этот обычай отрицания изменений настолько въедается в этих бедных людей, что они даже хорошее будут признавать непригодным, бесполезным и абсолютно ни на что неподходящим. Самый опасный случай, если по жизни им суждено быть связанными с искусством.
Ирина Владимировна ненавидела все, что выходила за рамки ее личных вкусов, которые также были проверены годами и со временем не менялись. Классика – это единственное, что она признавала и считала безупречным. Все доводы о том, что даже Сальвадора Дали когда-то не могли понять, считая его картины вздором и насмешкой, - ставились под сомнение.
После истории с Танечкой, возвращаясь домой, женщина была крайне опечалена современным поколением. В ее молодые годы все были равны, выполняли все так, как было велено, боялись ослушаться. Все работали, как один большой механизм и в этом было истинное счастье, процветание и сила народа. Ирина Владимировна была крепко уверенна в том, что только глупые и незрелые люди, неспособные контролировать свои безумные стремления, желали постоянных перемен, от которых в скором времени пострадает и маленькая Таня, и другие «желающие меняться», но самое главное: такие невинные и честные граждане, как Ирина Владимировна, ставшие жертвами ситуации.
Танечка не вернулась ни на следующий день, ни через месяц. Был канун Нового года. Под елкой Ирина Владимировна нашла не только много конфет, что считала пустой тратой денег (ведь конфетка, как и мандаринка раньше были желанными, а сейчас стали обыденными), но и билеты в театр на «Лебединое озеро». Сколько радости и торжества было в ее душе в тот момент, она ликовала! Неужели ее дети поняли, что классика – венец искусства, а все иное лишь жалкое копирование, искажение совершенства, которого новому никогда не достичь. Желание увидеть то, что мы хотим, ослепляет: ведь как меняется суть, если около надписи «Лебединого озера» П.И. Чайковского будет мелкая приписка «Современная версия».
Часть 2. Ирочка.
«…Я сильнее прижалась к креслу, нервно подергивая плечами от страха перед новым, неизведанным, но до ужаса притягивающим миром. Вдруг замечаю человека, медленно выходящего на сцену. Старик ходит взад-вперед, словно ищет кого-то в зале, встречается взглядом с одним, другим... Видно, что немного нервничает, но все же делает плавное повелительное движение рукой и свет гаснет, пряча за кулисами морщин легкую ухмылку композитора...
Тонкий протяжный звук пронизывает маленькое сердце, наполняя его чувственным трепетом, а вот и плачущие скрипочки впиваются тревожными нотами в тишину...
Знакомьтесь; рядом с Вами Петр Ильич, нетерпеливо зажигающий мелодию, как спичку об коробок Вашей души, искра от которой сожжет Ваше прежнее (несомненно ложное) представление о прекрасном.
В тот день мне было 4 года. Первое "Лебединое озеро" - это обязанность; это как первая любовь (в том смысле, что даже если не очень-то и хотелось/не очень понравилось, но таков закон). Именно в тот момент я поняла, что отныне не смогу жить без большой сцены, которая дарит людям новые ощущения, открывает глаза на то, что надо боготворить и беречь.»
Что же сейчас? Обман. Мое "Лебединое озеро" осквернила надпись "современная версия"! Да каким же надо быть наглым, чтобы посягнуть на идеал? Вокруг только и слышно: «Вы знаете режиссера-постановщика? Это Раду Поклитару! Я в восторге от его необычного виденья истории Кармен, это гениально, воистину непревзойденно!» Какой вздор! Кармен! Да кем он себя возомнил?! Будущее искусства в его прошлом и точка.
Я сижу в кресле и пытаюсь - успокоиться. Боязнь сменяет недоверие. Сверлю взглядом сцену: где же старик? Он, должно быть, возмущен… Придет ли посмотреть на рождение нового старого?
Что же это за шутки: нет ни пуантов, ни пачек. Куда я попала? Это репетиция? Они ходят по сцене? Это танцоры? Ах, неужели есть «па», которые требуют ненатянутых стоп?
Через несколько минут мне стало ясно, что здесь нет запрета на кривляния, ор и смех, - так надо. Я видела живых людей: они чувствовали, а не играли. Что же это? Зал смеялся! Я была шокирована этим издевательством, но при этом, отчаянно пыталась сдержать улыбку. Каждую следующую секунду может произойти то, чего ты совсем не ожидал. Не могу понять только одного: отчего же это выглядит так органично, непринужденно и… неужели красиво?
Я была разбита. У меня закончились отговорки. То, что я видела увлекало остроумием, юмором, соединением двух совершенно разных эпох.
В этой постановке было столько жизни, перемен, правды, что самый ярый поклонник стандартов преклонил бы колено перед талантом Раду Поклитару, который доказал, что "современность" - не клеймо, а знак отличия.
Счастлив ли тот старик, который сегодня разделил пьедестал с новым поколением? Я не знаю, но чувствую, что такую гармонию между двумя абсолютно разными временами можно было достичь только в случае совместимости.
Артисты купаются в аплодисментах, но где же сам Мастер? Я хочу увидеть этого смелого человека. Наверное, он веселый человек, душа компании; такие люди заметны в обществе, ибо знают себе цену. «Гул затих. ОН вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку…» Подождите, но что я вижу? Невысокого мужчину в очках, скромно одет, на шее странный разноцветный шарф… и к тому же, шнурок развязан. Зал ожил, одарил Мастера благодарственным шумом. У меня появилось непреодолимое желание извиниться перед этим человеком, попросить прощения за мою слепоту.
Мы не в силах изменить свою жизнь за один день, но мы можем изменить ход своих мыслей, которые впоследствии станут спасением от оков консерватизма.
Мне стало стыдно за потерянные годы, обидно за маленькую Ирочку, которая верила в то, что выделяться – плохо, быть не таким, как все, – глупо. Дети растут и начинают искать во всем прямоту, бунт, дерзость, размах. «Перемен! Перемен требуют наши сердца!» Но большой механизм признает лишь рабскую покорность и послушание. Все детство Ирочки было запланировано суровыми дядями, которые знали, «как лучше» создать то общество, которое не вспыхнет яркими искрами и не сломит старую машину стабильности и процветания…
Часть 3. Новое сердце.
Современное искусство пустое и эпатажное, как и современный человек. Но среди фальшивого и пестрого надо искать настоящее, честное, значимое. Мы стоим на распутье: с одной стороны - безвкусная похабщина; с другой стороны - идеальная классика, единственный минус которой - отрицание изменений.
Современный человек обязан быть гибким. Если уж судьба связала Вас крепкими узами с искусством, то Вы, как никто другой, должны находить прекрасное в самых обыденных и противоречивых вещах.
Искусство – это единственная болезнь, от которой не хочется искать лекарства. Только благодаря этой зависимости человек обретает свободу и знание себя. Мы, страстно любящие искусство, насыщаемся тем, что другие порой даже не увидят; мы – это частицы суеты, «ткнувшиеся по-щенячьи в звездный подол красоты»; мы – это те, кто нашел божественное в земном; мы – это те, чье несчастье ярче, чем радость обычных людей, ибо искусство помогает полюбить страдания.
Ирина Владимирова стояла перед дверью, боясь пошевелиться. Всего в шаге от нее был тот, кто не струсил, тот, кто прислушался к своему сердцу.
Самое желанное для человека – это понимание, даже если оно приходит со временем.
Дверь тихонько отворилась, Ирина Владимировна виновато опустила взгляд, желая оттянуть момент. Кто-то неуверенно подошел к ней и взял за руку.
- Спасибо, что Вы вернулись.
Глаза маленькой Танечки излечили все сомнения и обиды, они светились благодарностью и нетерпением.
Ирины Владимировны больше не существовало. В ее душе ожил ребенок, жаждущий познавать новое и неизведанное.
Женщина и маленькая девочка: два совершенно разных человека, два поколения, объединенных искусством.
Искусство для них – это мятеж вдвоем; это – их общая участь. Отныне они – единое целое.
«Новое сердце взорвётся над вами,
Новая жизнь позовёт за собой.
И, освящённый седыми богами,
Я, как на праздник, пойду за тобой.»
