Высшая Школа Журналистики и Массовых Коммуникаций

Первостепенной моей задачей было, как гласила официальная бумага, «собрать недостающий материал, который отсутствует в библиотеках и архивах нашей страны, необходимый для завершения диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук по теме «Печать Народного фронта и прогрессивная французская литература».

Позади остались два года моей аспирантуры. Ко времени поездки я перелопатил целые залежи многопланового и в основной массе своей нетронутого материала, имевшего касательство к теме, и был в общем с ним, так сказать, на короткой ноге. Подлинным кладезем его оказались замечательные ленинградские книгохранилища — Публичка и БАН (Библиотека Академии наук СССР). Урожай монографий по всем аспектам задуманной работы был обильным. Более того, если в Публичке я получил возможность фронтального «сквозного» прочтения интересовавших меня предвоенных французских журналов, благополучно сохранившихся здесь, то в БАНу я, к великой радости, обнаружил подшивки практически всех парижских газет межвоенного двадцатилетия, могущих мне в той или иной степени пригодиться в предпринятом исследовании.

В частности, мне предстояло «высветить» духовно-идеологическое и нравственное состояние важных течений французской литературы эпохи, особенно в случаях ее стыковки, прямой либо опосредованной, с журналистикой как «периодической литературой», в первую очередь в лице ее прославленных протагонистов Ромена Роллана (1866–1944) и Анри Барбюса (1873–1935). Эти и другие французские писатели эпохи интересовали меня не столько как художники, а преимущественно как публицисты, или эссеисты и критики, что само по себе уже означало нетрадиционный подход к их творчеству. А при таком подходе изучаемая проблематика во многом замыкалась на периодических общественно-литературных публикациях, в значительной своей части сориентированных влево и посему часто настроенных промарксистски и просоветски, а также, естественно, на изданиях, первейшей особенностью которых была политико-идеологическая ангажированность вправо, и нередко далеко вправо.

Парадокс предприятия заключался в том, что это был тот случай, когда, пользуясь словами А. Франса, «затруднений тем больше, чем больше документов», ибо «когда факт известен по чьему-нибудь единственному свидетельству, его принимаешь без большого колебания», а «недоумения начинаются, когда события передаются двумя или несколькими свидетелями, так как их свидетельства всегда противоречивы и непримиримы». В том-то и дело, что «свидетельств» об эпохе Народного фронта сохранилось к тому времени великое множество, а тем самым и претендентов на окончательную истину о времени. Но, с другой стороны, поражала полнейшая неизученность этой и смежной с нею проблематики как у нас, так и, увы, во Франции, почти полное отсутствие достойных упоминания работ о журналистике Народного фронта, как, впрочем, и всего межвоенного двадцатилетия. Исследователь здесь был обречен с самого начала на роль первооткрывателя — хотелось ему этого или нет, — настолько в эту сферу, к тому же все больше отдаляющуюся в прошлое, не ступала нога человека.

Между тем, уже в Ленинграде и задолго до стажировки во Франции я открыл для себя, изучив их вдоль и поперек, чего не делал до меня практически никто, «Эроп» Роллана и «Коммюн» Арагона и Вайяна-Кутюрье, два блестящих во всех отношениях литературных журнала. Достаточно сказать, что в первом из них в разное время сотрудничали Бернанос, Горький, Луначарский, Мориак, Дюамель, Г. и Т. Манны, Драйзер, Синклер, Превер, Шоу, Уэллс, Мальро, Леонов, Лорка, Хикмет и Эренбург. Да, оба эти общественно-литературных издания занимали прокоммунистические позиции, так же как антивоенные и антифашистские, которые были неотделимы и от популярных парижских публикаций иной периодичности, формально непартийных. Но та же формальная непартийность отнюдь не мешала еженедельникам «Марианн» и «Люмьер» быть радикальными, а «Мессидору» — социалистическим. Кроме того, литературной оболочкой широко и охотно пользовалась французская правая, как правило монархистской либо профашистской тенденции, выпускавшая широко популярные еженедельники «Кандид», «Гренгуар», «Ами дю пёпль» и другие.

Многие из этих изданий до осени 1961 года были мною основательно изучены, хотел сказать, проштудированы. Извлеченного из них различного материала было достаточно для многих наблюдений и выводов базового характера. Но в моих концептуальных и фактологических построениях я явственно узрел зияющий пробел, восполнить который могла только поездка во Францию. В Союзе, в частности, не оказалось подшивок двух, может быть, наиболее «народнофронтовских» публикаций, еженедельников «Монд» и «Вандреди», доступ к коллекциям которых можно было получить только в Париже.

Естественно, первейшим делом для меня стало записаться в Национальную библиотеку Франции, куда, на рю Ришелье, 2, я стал наведываться регулярно, в свободное от занятий время. Здесь за материалами, никаких признаков существования которых не было обнаружено в библиотеках нашей страны, я стал проводить долгие часы.

И, прежде всего, конечно, над подшивками «Вандреди», еженедельной газеты «Пятница», выходившей по четвергам (в рекламном обращении к читателям так и говорилось: «Каждый четверг читайте „Пятницу“!»).

В программной статье еженедельника за подписью всех трех содиректоров публикации Жана Геенно, Андре Виоллис и Андре Шамсона говорилось: «„Вандреди“ будет органом свободных людей страны и эхом свободы мира... Нашим лозунгом будет: „От Андре Жида до Жака Маритена!“». То, что нам угрожает, сильнее того, что нас разделяет... Наши читатели? Все те, кто основывает свою жизнь на труде и кто верит превыше всего в человеческое достоинство».

Примечательно, что никто из содиректоров «Вандреди» не был коммунистом, уже одно это говорило о том, что публикация ставит своей целью привлечь под знамена Народного фронта, который составили коммунисты, социалисты, радикалы и левые католики, как можно больше некоммунистов, людей, антифашизм которых органически сочетался с левой идеологией и вместе с тем размежевывался со всяким антикоммунизмом. Иначе говоря, «Вандреди» являл собою едва ли не самое оптимальное во всей прессе французского Народного фронта издание, выражавшее все тенденции тогдашней левой, чрезвычайно осторожно дозировавшей открыто декларированный некоммунизм с глубоко запрятанным, имманентным антикоммунизмом.

Захватывающе интересной эту публикацию делало многое и многое. Скажем, авторы. Уникальное по красоте и ослепительности созвездие блистательных писательских имен, из которых достаточно упомянуть Андре Мальро, Андре Жида, Жюля Ромена, Жюльена Бенда, Ромена Роллана, Луи Арагона.

На страницах еженедельника господствовали материалы по литературе и искусству, включая в себя как статьи к рецензии, обозрения, заметки, так и новые неизданные художественные и публицистические произведения известных писателей (рассказы, новеллы, сказки, очерки, репортажи). А между тем в фокусе внимания «Вандреди» находились актуальные социально-политические и духовно-нравственные проблемы.

Скажем, не могла не вызывать читательского интереса необычная даже для парижской прессы рубрика «Пресса следующей пятницы», которую вел Андре Вюрмсер и под которой помещались сатирические обзоры парижской прессы ...следующей недели. Блестящий полемист и большой знаток нравов парижской печати, Вюрмсер сочинял хлесткие сатирические обзоры ведущих правых и профашистских изданий. Этот весьма своеобразный обзор печати, в котором затейливо переплетались элементы фельетона, пародии, памфлета, шел с таким редакционным предуведомлением: «Начиная со своего первого номера, „Вандреди“ выступила со смелой инициативой, предложив Андре Вюрмсеру делать обзоры прессы „следующей недели“. Эта следующая неделя пришла, и наши читатели мотут проверить глубину и масштабы пророческих дарований Вюрмсера: он угадывает вперед за семь дней не только то, что скажут наши собратья, но и то, что они хотели сказать... Итак, можно читать с возрастающим и отныне основанным на опыте доверием следующие выдержки из газет следующей недели...»

Пожалуй, с неменьшим интересом и нетерпением я воспринял сохранившийся в Национальной библиотеке Франции еженедельник «Марианн», в известном смысле еще более представительный левый орган, нежели «Вандреди».

Наверно, во всей парижской печати нельзя было сыскать другой такой публикации, на страницах которой вполне мирно уживались такие чрезвычайно непохожие друг на друга и в равной степени знаменитые писатели, как Жироду, Колетт, Мартен дю Гар, Дюамель, Жид, Жон-Перс, Ромен и Мартен-Шоффье.

Естественно, я также интересовался правыми газетами и журналами довоенной поры, которые сохранила библиотека и которые можно было обнаружить лишь здесь. И хотя специальное исследование правой общественно-литературной журналистики не входило в мои специальные задачи, мой интерес к изданиям этой большой группы по мере работы становился более углубленным и детальным, чем этого требовали рамки рассмотрения простого «фонового» аспекта проблемы.

И, наконец, «Монд» Анри Барбюса, также еженедельник, выходивший в 1928–1935 годы, никаких следов которого я не обнаружил на родине и полную коллекцию которого я уже было отчаялся найти даже в Париже. Оказалась же она в университетской Библиотеке Святой Женевьевы, что на рю Суффло, в самом центре Латинского квартала. Значительно позже я узнал, что полная подшивка «Монд» имеется также в парижском Центре марксистских исследований. Находившийся у самых истоков журналистики и литературы французского Народного фронта, «Монд» являлся одним из наиболее памятных бастионов французской и европейской антивоенной мысли, средоточением уникальной информации о литературе и всей действительности того времени. С барбюсовским изданием были тесно связаны Тагор, Рассел, Горький, Унамуно, Голсуорси, Мальро, Эйнштейн.

Но Париж не был бы Парижем, если бы он не располагал частными архивами, с неопубликованными, а потому поистине бесценными прежде всего по своей единственности материалами.

И здесь великой удачей для меня явился архив Роллана, телефон незабвенной хранительницы которого Марии Павловны Роллан дал мне перед отъездом В. Е. Балахонов, прошедший стажировку в Сорбонне двумя годами раньше. Здесь, на бульваре Монпарнас, 89, я проработал дольше, чем в любом другом месте во время стажировки. Естественно, я не стал здесь ни первым, ни последним из советских аспирантов и молодых ученых.

Мое внимание здесь привлекли в первую очередь не увидевшие свет роллановские тексты по вопросам войны и мира, в частности, характеризующие отношение великого туманиста к различным нюансам пацифизма. Столь же уникальны и раритетны были сохранившиеся статьи и обращения Роллана, опубликованные в давно ставших библиографической ультраредкостью пацифистских изда.ниях, вроде ежемесячника «Волонте де ла пэ», печатного органа «Международного комитета действия и пропаганды за мир и против разрушения личностей и народов» (был и такой). С затаенным дыханием я вчитывался в машинописные ияи рукописные копии писем Роллана тогдашним звездам первой величины на пацифистском небосклоне — Бертрану Расселу, Виктору Мерику, Фелисьену Шаллаю.

Одной из ярчайших фигур французской публицистической литературы и неразрывно связанной с нею журналистики межвоенного двадцатилетия был Жан Ришар Блок (1887–1949), имя которого, долгое время связанное с социалистическим, а позже и коммунистическим движением, неизменно присутствует на страницах роллановских периодических публикаций, в особенности журнала «Эроп». Ныне, увы, очень немногие в нашей стране знают об этом человеке и о его яркой и многогранной общественно-литературной деятельности.

Между тем, ни один французский писатель не оставил о себе столь глубокой и неизгладимой памяти в самых сокровенных анналах русско-французской дружбы, как Блок. После катастрофы 1940 года наша страна приютила Жана Ришара Блока, предоставив убежище ему и его жене Маргеритт. Годы нацистской оккупации Франции Блок провел в СССР, вначале в Уфе, а затем в Москве, где он жил с 9 июля 1941 года до 14 октября 1944. Причем — и это является поводом для особо благодарного упоминания Блока именно в нашей стране, — более трех лет писатель регулярно, постоянно выступал в передачах Московского радио на Франщю с яркими комментариями текущих событий, в первую очередь на советско-германском фронте, а также, конечно, новостей из Франции.

Эти радиокомментарии Ж. Р. Блока, составившие целый том объемом 558 страниц, были опубликованы в 1949 году в Париже под названием «0т Франции преданной к Франции сражающейся». Они увидели свет в нашей стране, к сожалению, лишь в частичном виде, в моем переводе, помещенные в антологии «Французские писатели о Стране Советов» (Л., 1985). Вдова писателя Маргеритт подарила мне в марте 1962 года книгу этих «Комментариев» с такой дарственной надписью: «Валентину Соколову — в память о Жане Ришаре Блоке эта книга, которая отражает годы, прожитые в Советском Союзе, годы страшные, но полные величия».

Выяснилось, что, если на бульвар Мояпарнас, 89, гости из нашей страны давно проторили дорожку, то я явился едва ли не единственным советским человеком за последние годы, заинтересовавшимся квартирой Жана Ришара Блока.

Маргеритт Блок, радушно принявшая меня, сообщила мне о существовании многочисленных архивных материалов, оставшихся от Ж. Р. Блока, и о своей готовности предоставить их в мое распоряжение. Тут же она начинает знакомить меня с неопубликованной частью творческого наследуя писателя. Оказывается, сохранилось целых 10 тысяч неизданных писем Блока («у мадам Роллан целое десятилетие ушло на всяческие ходатайства, пока издали письма Роллана»).

Достала две папки с машинописными материалами, с рукописными пометками на полях и предложила мне взять их для работы домой: «…Возьмите, возьмите... Я Вам вполне доверяю...» Сюда, также на улицу Ришелье, я стал при малейшей возможности наезжать как по еще одному моему рабочему адресу. У Блоков я порой засиживался допоздна.

Вскоре еще один мой «рабочий» маршрут пролег на бульвар Макдональд. Здесь меня ждали целые пласты нового материала, связанного с Анри Барбюсом. В этот мир меня ввела Аннет Видаль, вдова, секретарь великого писателя, благодаря подвижнической деятельности которой удалось сохранить для потомков значительную и важнейшую часть барбюсовского архива. Уже после самой первой «рекогносцировки» на этом архивном поле мне стало ясно, что я имею дело с материалами, которым поистине нет цены.

Чего стоят, к примеру, машинописные тексты стенограмм выступлений Барбюса на редакционных совещаниях еженедельника «Монд», или, скажем, его письма к А. В. Луначарскому. Сделанная мною тогда копия письма Барбюса к А. В. Луначарскому и составленный писателем «Набросок Манифеста „Монд“» впоследствие были мною опубликованы в одном из томов «Литературного наследства» (М ., 1969. Т. 81. С. 240–243).

Здесь нельзя не высказать самые высокие слова о собирательнице и хранительнице архива. Посвятившая лучшие годы своей жизни Барбюсу и его творчеству, Аннет Видаль написала прекрасную, оставшуюся в историко-литературных анналах единственной в своем роде книгу «Анри Барбюс, солдат мира (382 с.), выпущенную парижским издательством «Эдисьен Сосьяль» в 1953 году.

Мои живые впечатления об Аннет Видаль сохранила записная книжка:

«Изумительная, героическая женщина! Маленькая, сухонькая — в чем только душа держится? — и вся жизнь — героическое самопожертвование. Она знает до мельчайших подробностей решительно все о жизни Барбюса и, кажется, помнит наизусть каждое произнесенное им слово, высказанное устно или записанное.

«Электронная машина», как она говорит о самой себе. Но эта «электронная машина» используется до святотатства не по назначению.

Чтобы не умереть с голоду, Аннет должна работать скромной служащей в Эколь Нормаль, ежедневно ездить от Порт де ла Виллет на рю д’Юлъм в Латинском квартале.

Аннет Видаль совершенно одинока, если не считать кошки, которая как будто делит все невзгоды ее одиночества. И однажды она может унести с собой в могилу нечто такое, что ценнее многих диссертаций, — живую летопись жизни и творчества великого человека. До боли трагично видеть все это. Сама Аннет говорит:

— Все время — а это буквально считанные минуты, — которое остается у меня от работы в Институте и в ячейке (ФКП. — В. С.), я отдаю Барбюсу. Но этого так недостаточно. А еще постарела. Здоровье никуда не годится. У меня 27 записных книжек Барбюса, их надо расшифровать, — и не каждый это сделает, — а расшифровала я пока только три из них во время отпуска, а мой отпуск — это лишь шесть недель в году. Но беда: болею и силы оставляют меня. Некогда заниматься картотекой, а она огромная...

Как известно, в период между двумя мировыми войнами на Западе развернулось широкое антивоенное движение интеллигенции, на которое в тридцатые годы легла четкая печать антифашизма. Оно распадалось на два основных рукава: идущий от традиций абстрактного гуманизма пацифизм, категорически отвергающий с порога войну как таковую, включая так называемые «справедливые», «освободительные» войны, и выросшее из довоенных социалистических протестов массовое и организованное антивоенное движение, возглавлявшееся коммунистами, отрицающее «захватнические» войны и одобряющее «справедливые», «освободительные», считавшиеся марксистами допустимыми и приемлимыми как неоценимое средство разрешения международных проблем «в интересах трудящихся».

Однако уже к середине 30-х, по крайней мере на Западе, пацифизм как фактор международной общественно-политической борьбы фактически уже почти полностью сошел с антивоенной арены, добровольно отойдя на самый задний план и уступив по существу всю арену коммунистам и их сторонникам. Железная установка Коминтерна гласила: «Кто не с нами, тот против нас», хотя в период Народного фронта, особенно во Франции и Испании, восторжествовал явочным путем другой, намного менее сектантский лозунг: «Кто не против нас, тот с нами!»

В любом случае, несмотря на то, что в составе антифашистского Народного фронта нашлось место для всех антивоенных тенденций,включая, естественно, пацифистские, само слово «пацифизм» еще сохраняло несколько «ругательный» оттенок, в соответсвии с которым пацифистские взгляды, если и могли о чем-то говорить, то, в первую очередь, о некоей неполноценности, ущербности, «буржуазности» реакции на войну со стороны личности западного интеллигента, неискоренимого индивидуалиста по своей сущности. Несмотря на это, к массовой антивоенной борьбе с коммунистами во главе в тридцатые годы примкнули, став как бы его «попутчиками», т. е. сохраняя идеологические расхождения при принципиальном политическом согласии с ним, и многие пацифисты Запада, идя за крупнейшими представителями этой влиятельной тенденции, такими, как Рассел, Эйнштейн, Уэллс, Шоу, Тагор, Г. и Т. Манны, С. Цвейг. И в этом процессе широкого единения западной антивоенной интеллигенции поистине выдающуюся международную роль играли печатные периодические публикации Роллана и Барбюса, в особенности ежемесячник «Эроп» и еженедельник «Монд». Вне этого процесса оказались лишь наиболее твердолобые из «интегральных» пацифистов.

Так или иначе, вопрос этот не мог не интересовать меня особо, хотя в нашей научной литературе и к началу 60-х продолжало существовать как ритуальное и незыблемое представление об этой категории сторонников мира как о маргиналах движения. Пацифизм, на мой взгляд, заслуживал более серьезного и вдумчивого изучения также потому, что в исконном, стартовом смысле именно пацифизм являлся духовной родиной тех же Роллана и Барбюса, других выдающихся гуманистов Запада, связавших свои духовные судьбы с идеей коммунизма как раз в межвоенное двадцатилетие.

И моему заветному желанию увидеть наяву хоть одного живого парижского пацифиста суждено было свершиться 13 февраля 1962 года в Зале Лиар Сорбонны на защите докторской диссертации по теме «Ганди и французское общественное мнение», где меня представили человеку, имя которого мне говорило немало, — мадам Камилле Древе, ближайшей сподвижнице лидеров французского пацифизма Виктора Мерика и Фелисьена Шаллая.

Я жадно внимал каждому слову моей собеседницы о судьбах гуманизма и пацифизма в грозовой атмосфере предвоенного десятилетия.

Древе с видимым удовольствием рассказала мне о своих поездках в нашу страну в начале тридцатых, о своих незабываемых впечатлениях от них, о своих многочисленных выступлениях по результатам поездок, которые всегда привлекали много французов.

Поездки французских интеллигентов в СССР приняли характер массового паломничества, начиная, по крайней мере, с 1927 года. Причем об этих поездках написана целая литература, вбирающая в себя массу газетно-журнальных публикаций и целый ряд книг. Среди авторов последних — Анри Барбюс, Жорж Дюамель, Сент-Экзюпери, Шарль Вильдрак, отнюдь не только сторонники коммунистов. Свидетельства всех их были продиктованы самым неподдельным интересом к действительности материальной, и особенно духовной, первой в мире страны социализма, проникнуты историческим оптимизмом и симпатией к советскому народу. И только одна из них, «Возвращение из СССР» Андре Жида (1936), составляет исключение из правила: она пронизана негативностью оценок по сути всего, связанного с реальным социализмом, и принципиальным неприятием его.

— Пытаться представить себе наши проблемы, особенно мучившие нас в тогдашнее время, без Советского Союза и вне его было бы просто абсурдно, — говорит Древе, — СССР просто находился в самой сердцевине этих проблем, особенно в условиях послекризисного мира тридцатых... Для всех нас в СССР и через СССР как бы происходило открытие мира заново...

В редакцию журнала «Эроп» я приехал для встречи с его директором Пьером Абраамом в оговоренное по телефону время. Подобно тому, как это было в случае с журналом «Экспресс», на лестничной площадке этажа, где находилась редакция, меня встретил «гардьен» с пистолетом — достаточно обычное явление в подобном месте и в подобное время, естественное у помещения левого, следовательно, антиоасовского издания. Узнав, кто я и зачем сюда пожаловал, «гардьен» становится верхом любезности и распахивает передо мною дверь.

Родной брат Жана Ришара Блока Пьер Абраам оказывается плотным стариком с крупной красивой головой, покрытой редеющей сединой, с бритым, спокойным лицом и кустистыми бровями. Глаза из-под тяжелых век смотрят тепло и внимательно. Мягкая, добрая улыбка.

Абраам говорит, что ему «приятно быть полезным советским друзьям, которые так горячо его принимали в Москве» — «Я весь в вашем распоряжении».

Он рассказывает мне, что редакция роллановского журнала была разграблена нацистами, и никаких архивных материалов о довоенном периоде истории журнала, увы, не сохранилось. Единственная в мире коллекция «Эроп» за все годы, которой располагает сама редакция, была укомплектована уже после войны с помощью ассоциации «Друзья „Эроп“».

Сейчас ежемесячник выходит средним тиражом 10 тысяч экземпляров и распространяется более чем в 50 странах (после Франции идут Бельгия, Швейцария и …Япония). В штате редакции, не считая машинистки, двое: директор и ответственный секретарь редакции писатель Пьер Гамарра. Остальные сотрудники издания — «пижисты» (нештатные авторы).

Отвечая на мои вопросы, касавшиеся главного сюжета моих хождений по библиотекам и архивам, Абраам сделал особый акцент на духовной эволюции виднейших идеологов «абстрактного гуманизма» в литературе и журналистике Франции (соредакторов «Вандреди») Жана Геенно и Андре Шамсона от Народного фронта к Французской Академии и охарактеризовал довоенные общественно-политические публикации. По завершении нашей встречи он связал меня по телефону с Андре Вюрмсером!

…В квартиру Вюрмсера на бульваре Пуассоньер, дверь в которую мне открыл сам хозяин, я входил через развороченную оасовским взрывом, прогремевшим накануне после полуночи, лестничную площадку.

— Входите, входите, мой дорогой товарищ...

Вюрмсера я таким и представлял: ладно скроен, высокий лоб, открытое, живое и одухотворенное лицо, чувство юмора, непосредственность, замечательная цельность и естественность в словах, жестах, в обхождении, во всем облике. Усадив меня в кожаное кресло, Вюрмсер предложил мне на выбор сигареты и ...папиросы. И началась наша беседа, которая продолжалась полтора часа. То, что я пришел на эту встречу без заранее заготовленных вопросов, хотя их у меня к мэтру было предостаточно, сослужило свою службу. Разговор протекал легко и непринужденно.

Написавший и издавший в предвоенное десятилетие многотомный автобиографический роман «Человек приходит в мир», Вюрмсер тем не менее не стяжал себе особых лавров на ниве беллетристики и заявил о себе — да еще как! — как политический журналист, поборник «журналистики идеи» обладающий редким полемическим даром. Его ежедневная первополосная заметка («бийе») в «Юманите» могла послужить украшением и подлинной достопримечательностью всего парижского газетного журнализма послевоеннолетия.

Вюрмсер был настоящим энциклопедическим справочником по французской журналистике новейшего времени, и поистине не было цены сообщенным им сведениям о ней, предельно сжатым, но исчерпывающим оценкам ее наиболее сложных и деликатных сторон, его мнениям об отдельных деятелях парижской прессы. Я слушал его с захватывающим интересом.

И, наконец, Луи Арагон, один из крупнейших французских поэтов ХХ века (1897–1982).

Идейно в предвоенное десятилетие засияла ярким светом новая грань замечательного художественного таланта Арагона — вышли один за другим первые, и, возможно, лучшие романы его серии «Реальный мир» («Базельские колокола», «Богатые кварталы», «Пассажиры империала»). Арагон сыграл выдающуюся роль в литературе Сопротивления как составитель и издатель в подполье знаменитой антологии антифашистской поэзии «Честь поэтов».

Виднейший журналист эпохи, Арагон начал как репортер газеты «Юманите» в накаленные событиями февраль-ские дни 1934 года, когда в ходе отпора со стороны республиканских сил потерпели поражение военизированные профашистские «лиги» и были заложены первые камни в фундамент будущего Народного фронта. Блестящее продолжение его деятельности как журналиста и критика последовало на страницах ежемесячника «Коммюн» и еженедельника «Регар», а затем на посту содиректора (вместе с Ж. Р. Блоком) второй вечерней парижской газеты «Се суар».

Оказавшийся в Париже секретарь СП СССР В. М. Озеров, прилетевший сюда для участия в Международном коллоквиуме по литературной критике, где по поручению посольства я подвизался в качестве переводчика, просто горел желанием повидаться с Арагоном. Кроме меня помочь ему в этом было некому. И вот после моего звонка из телефона-автомата мы поехали к Арагону на квартиру на рю де Варени.

У меня сохранилась запись об этой встрече:

«Арагон действительно блестящ. Глаза Эльзы. Это влюбленные в полном смысле этого слова. А ведь обоим давно за 60!

Беседуем, пьем черный кофе, поданный Эльзой.

Арагон рассказывает интересные вещи о журналистике Народного фронта. „Эроп“ — орган Народного фронта, тогда как „Коммюн“, скорее, орган ФКП. „Эроп“ стал таковым после ухода Жана Геенно с поста его главного редактора, который он оставил после „забастовки“ Арагона и других по их требованию; последние, таким образом, „спасли“ „Эроп“, готовый выскользнуть из-под влияния ФКП. Не следует забывать и о дальнейшей эволюции Геенно, Шамсона и других.

Триоле подарила мне на память свою новую книжку „Дневник эгоистки“...

Когда мы с Озеровым, уходя, вышли во двор, Эльза Триоле в голубом костюме и белых перчатках, вся как бы в ореоле яркого солнечного света, сидела за рулем стоявшего у дома спортивного автомобиля.

Предлагала подвезти нас».