ФРАНЦУЗСКИЙ

По согласованию с О. И. Заботкиной и П. И. Заславской я вознамерился сдать экзамен кандидатского минимума по французскому языку уже в феврале (сдал же я его 20 января 1960 года). Я сдавал домашнее чтение уже сотнями страниц, переводя их десятками каждый вечер. Но поистине на ловца и зверь бежит. 10 декабря меня познакомили в общежитии с молодым преподавателем-французом Жоржем Пиньоле, приглашенным для работы на выпускном курсе романского отделения филфака. Жил он, естественно, в отдельной комнате, на первом этаже нашего общежития.

Знакомство это оказалось судьбоносным для меня. Казалось, сама Франция явилась ко мне в общежитие в лице Пиньоле. Пиньоле проявил такое заинтересованное участие во мне и в завтрашнем дне моего французского языка, что в ответ на мою просьбу дал согласие заниматься им со мною по часу еженедельно.

Первое наше занятие, на которое я шел, необычайно волнуясь, состоялось в комнате Пиньоле 15 декабря 1959 года. Француз, кстати, вполне прилично владевший русским языком, предварил наше занятие следующим условием:

— Говорим только по-французски… А для начала я должен слышать ваш французский, — сказал он и дал мне книжку стихов Верлена, попросив прочитать вслух знаменитую «Осеннюю песню».

Я бодро и топорно прочитал. Пиньоле сразу же все понял. И тут же стал чертить на листе бумаги схему французских гласных.

Боже милостивый, что я пережил в эти минуты! Восемь лет занятий французским языком, и все прахом. Снова надо с азов. Ведь француз, преподаватель родного языка, почти полностью забраковал мое считавшееся неплохим произношение. Кошмар!

Первое занятие так увлекло нас обоих, что мы прозанимались, ни разу не взглянув на часы за всё это время, целых два (!) часа. Такой продолжительности и будут все наши последующие занятия, до окончания их в конце мая, да притом еще и будут они проходить, по предложению самого Пиньоле, дважды в неделю.

Я повторяю за Пиньоле исправно, как попугай, столь знакомые мне звуки, вдруг показавшиеся мне невероятно трудными. А он меня подбадривает:

— Это не так страшно, как кажется поначалу.

Программу занятий со мною он сформулировал так: «произношение, интонация французской речи, чтение вслух, запоминание текстов, как стихотворных, так и прозаических, диктанты, переводы с русского на французский, разговоры и беседы по-французски».

На подготовку к этим занятиям у меня стало уходить 3-4 часа в день. По мере улучшения моих языковых дел француз на глазах теплел ко мне, становился менее сухим и педантичным. Участились наши встречи с ним помимо занятий, К примеру, с каким искренним удовольствием воспринял он купленную мною в гастрономе на Шкиперском протоке бутылку вина Шато Икем, марки известной ему, которую он никак не ожидал встретить в нашей стране. В марте Пиньоле сделал мне просто царский подарок, презентовав парижский энциклопедический словарь «Ларусс для всех».

Параллельно я посещал занятия по английскому языку, которые вела еженедельно в аспирантской группе для начинающих Татьяна Михайловна Шишкина (проходили они на истфаке). На выполнение домашних заданий по английскому у меня уходило полтора-два часа в день, или даже больше.

Постоянно, начиная также с декабря, я занимался философией, лекции по которой нам читали Л. О. Резников и В. П. Тугаринов и кандидатский по которой я благополучно сдал в апреле. Всем ходом моих обязательных учебных дел, самой внутренней логикой их я всё больше приближался к главному смыслу моего появления в аспирантуре. И больше всех других на сей счет просветил меня тот же С. В. Смирнов.

— Ради бога, не преувеличивайте роль и значение кандидатских экзаменов. Помните, всегда и никогда не забывайте, что к цели вашей приблизить может только одно — работа над диссертацией, да притом работа повседневная, систематическая и желательно ускоренная. Всё остальное лишь «постольку, поскольку».

А. Ф. Бережной предостерег меня от опасности «чисто исторического» крена при написании диссертации.

Предварительно и в самых общих чертах обозрев огромный массив материала, не изученного ни у нас, ни во Франции, я уже к концу первого года аспирантуры получил определенную ясность, по крайней мере, в том, что, во-первых, я сконцентрируюсь на изучении проблематики французского Народного фронта (1934–1938), определившего сам облик всего предвоенного пятилетия в этой стране, и, во-вторых, журналистика этих лет меня будет интересовать главным образом как важнейшее поле приложения писательских сил, как национальных, так и международных. Другими словами, довоенная французская журналистика повернется ко мне в основном двумя сторонами — писательской публицистикой и критикой как неотъемлемыми составными частями ее. Конечно, меня в таком филологическом повороте темы укрепил В. Е. Балахонов, хотя до окончательной формулировки темы диссертации, которая будет защищена лишь в июне 1966 года, пройдут еще годы. Уже в апреле-мае 1960 года я вышел на прямые подступы к основному материалу темы, начав «фронтально» читать относящуюся к ней историческую, политическую и философскую литературу.

Тем более, что к ноябрю 1960 года я покончил с кандидатским минимумом по специальности, на экзамене по которому меня довольно строго экзаменовали тот же В. Е. Балахонов и историк Франции М. Н. Кузьмин, и, наконец-то, смог по своему «физическому» времени полностью сосредоточиться на сборе материала по диссертации. Самую общую рекогносцировку ландшафта источникового материала я проводил в Публичке, БАНу и в Научной библиотеке при Университете, и начал ее с выявления и описания широкого библиографического круга работ на русском языке и особенно на французском по истории, политике, литературе и журналистике Франции межвоеннолетия. На эту часть работы у меня ушло плотных полтора-два месяца. Но это была всего лишь прикидка. Главная и наиболее трудоемкая работа над источниками — то есть подшивками французских газет и коллекциями журналов — была еще впереди и продолжалась она без малейшего перерыва до осени 1961 года.

Каждый божий день чуть свет я оказывался перед порой еще закрытым входом в «святилище» (А. И. Зайцев, встречая меня в библиотеке, любил говаривать: «Рад Вас видеть в святилище!») и садился за гору ожидающего меня со вчерашнего дня материала. Уходил вечером домой, унося в пачке увесистую стопку новых выписок из парижских газет и журналов. Причем над французскими газетами я работал в Библиотеке Академии наук, работал с особым удовольствием, приходя сюда пешком почти через весь Васильевский остров. Здесь я перелистывал годовые подшивки особо интересовавших меня газет «Тан» , «Эко де Пари», «Юманите», «Пари-Суар», «Попюлер». Зато моим главным журнальным ристалищем была Публичная библиотека, куда на угол Невского и Садовой я долгими неделями и месяцами ездил, как на работу, читать периодические публикации, наиболее тесно связанные с антифашистской идеологией Народного фронта, предпочтение в которых я отдавал ежемесячным литературным журналам «Эроп» и «Коммюн».

По ходу своего корпенья над газетами и журналами я воочию убедился в том, что литература эпохи была во многом не чем иным, как журналистикой, выливаясь отнюдь не только в собственно художественно-публицистические формы (которые меня, естественно, также интересовали) но во многом в формы чисто публицистические и литературно-критические. Пожалуй, не меньшее мое открытие уже на этапе сбора и первичного осмысления материала исследования заключалось в том, что эта литература, взятая в самом широком понимании и в неразрывной связи с журналистикой, вовсе не исчерпывалась, как было принято считать у нас тогда, именами писателей, теснее всех связавших свои творческие и гражданские судьбы с революционно-пролетарским движением Франции, с Французской коммунистической партией. Оказалось, что таковых всего насчитывалось с дюжину (Роллан, Барбюс, Арагон, Вайян-Кутюрье, Муссинак, Фревиль и др.), а между тем к этому перечню фактически сводилось «хрестоматийное» представление советских литературоведов о французской литературе первых трех десятилетий XX в.

В круг этих имен, без которых просто немыслимо составить сколько-нибудь внятное и адекватное представление о литературе и журналистике Франции между двумя мировыми войнами, входили Сент-Экзюпери, Мориак, Бернанос, Жид, Мальро, Дюамель, Ромен, Селин, Геенно, Дюртен, Даби и другие.

По ходу моих научных занятий с течением времени меня начинали воспринимать всерьез. Весной 1960 года сам П. Я. Хавин как составитель первого журналистского сборника в Ленинграде «Проблемы газетных жанров» заказал мне в него статью на целый лист о жанрово-типологических особенностях газеты «Юманите». Меня пригласили участвовать в Межвузовской научной конференции в Ленинграде весной следующего года по случаю полувекового юбилея «Правды». А Я. Н. Засурский из Москвы просил меня написать в готовящийся в МГУ тематический сборник статью о проблемах правого ревизионизма в журналистике Народного фронта.

18 октября 2012
НОВОЕ В ФОТОАРХИВЕ
Логин
Пароль
запомнить
Регистрация

Ответственный за содержание: Проректор по научной работе С. В. Аплонов.
Предложения по внесению изменений можно направлять на адрес: s.aplonov@spbu.ru