Соломенко Е. Н. ЭКЗАМЕН ДЛИНОЙ В ЖИЗНЬ

Е. Н. Соломенко, журналист, выпускник факультета журналистики СПбГУ 1972 года

ЭКЗАМЕН ДЛИНОЙ В ЖИЗНЬ

Ни одного экзамена и ни одного самомалейшего зачета на родном журфаке я не сдавал без верной своей помощницы — ржавой подковы, которую по случаю подобрал в канаве где-то под Всеволожском. И каждый раз, отправляясь с зачеткой в кармане на очередное «ристалище», затыкал ее «на счастье» за брючный ремень. Однажды, получив отличную оценку и удостоившись похвалы от самого Бориса Аркадьевича Вяземского, автора нашей «Библии» — «Справочника журналиста», я извлек из-за пояса и продемонстрировал свою помощницу: мол, полученная пятерка — это не только моя, но и ее заслуга. Борис Аркадьевич оценил мой ход, от души смеялся. Правда, ассистировавший ему доцент Барабохин повел себя как правоверный педагог советской формации — пробурчал недовольно:

— Сегодня они подкову тащат на экзамен, а завтра иконку принесут!

Много было и забавного, и всякого-разного, связанного с десятью нашими сессиями. Но однажды мне довелось выставлять оценку самому себе.

Было это в конце августа, перед третьим курсом, и надлежало мне убыть на производственную практику в астраханскую областную газету. (Я сам тогда из длинного списка выбрал именно Астрахань: интересно же побродить по старинному кремлю, побывать сразу и на Волге, и на Каспии, да и от вяленой астраханской воблы я бы не отказался.)

Но — не судьба: отправился в аэрофлотовскую кассу за билетом, а мне там — полный отлуп. Мол, все рейсы до Астрахани отменяются вплоть до особого распоряжения. Почему, отчего — не говорят: служебная тайна и полный туман. Только назавтра по радио объявили: в Астрахани карантин в связи со вспышкой холеры.

Ситуация! Все однокурсники разъезжаются по стране, дисциплинированно проходят положенную по программе производственную практику. И только я, из всех городов и весей неоглядной державы безошибочно избравший холерный очаг, вынужденно сачкую! Бросаюсь на родной факультет, к декану Александру Федосеевичу Бережному, излагаю свою драматическую повесть и прошу направить погорельца в любую точку любимой Родины, не охваченную эпидемией. Александр Федосеевич скучнеет лицом и отфутболивает меня почему-то к заведующей фотолабораторией Лидии Васильевне Булдаковой. Та вполне естественно пожимает плечами:

— А я-то при чем?

Тут я ко времени вспоминаю крылатую фразу насчет спасения утопающих, еду домой и сажусь за телефон. Время, отведенное на практику, тает на глазах, поэтому выбираю себе точку поближе: Карелию. И заказываю через междугородку разговор с Петрозаводском, с редакцией областной газеты. Попадаю (как впоследствии выяснилось) непосредственно на редактора и спрашиваю:

— Вы могли бы принять на практику третьекурсника Ленинградского университета, факультета журналистики?

Голос у меня уже тогда был вполне солидный, и редактор решил, что ему звонят из деканата. Уточняет:

— Ну а студент-то как — хороший?

Тут я и поперхнулся: слово «хороший» застряло где-то в районе верхних дыхательных путей. Но ведь и паузу тянуть нельзя! И я, набравшись наглости, отвечаю тоном не то что уверенным, а просто непререкаемым:

— Дельный парень!

На дельного практиканта редактор клюнул. Да еще чуть не извиняется:

— Проживание в гостинице мы ему, конечно же, оплатим, а вот с полной корреспондентской ставкой, увы, не получится. Только полставки у нас имеется. Ну и, естественно, гонорар…

Я, не ожидавший уже ничего, на эти царские условия милостиво согласился.

…Вспоминаю ту практику с огромной теплотой: веселая, живая атмосфера редакции, старшие коллеги — славные и добрые, всегда готовые помочь, подсказать мне, сопливому мальчишке. Да еще я все время напрашивался на командировки: объездил чуть не всю Карелию. Побывал и в легендарной Калевале, и даже нахально забрался на Соловецкие острова, хотя они уже числились территорией соседней Архангельской области.

В общем, и мотался по командировкам, и отписывался честно: репутацию «дельного парня» поддерживал, как мог.

Потом у меня была другая практика — в областной газете республики Коми, потом началась постоянная журналистская работа. Носился по родному Питеру в качестве корреспондента «Ленправды», затем от «Комсомолки» и «Правды» собкорил в Туркменистане и в Западной Сибири. А поскольку страсть к бродяжничеству с годами не утихала, я выбивал себе командировки по всей стране — от украинской речки Рось (с которой, говорят, и начиналась некогда киевская Русь) и до нерестилищ Сахалина. Писал о мальчишках, несущих погранслужбу на советско-китайской границе, и о том, как на уборке хлопка уродуются жизнь и здоровье детей в Средней Азии. О варварских вырубках кедра в Горном Алтае и о нефтяниках северного города Стрежевого. О закулисных играх партократов и о прекрасных, замечательных людях — авиастроителях и ученых, о телефонистке с междугородной станции и о сельском кузнеце.

Ну, а после я вернулся в родной Питер и там опять собкорил, а затем возглавлял различные пресс-службы и газеты-журналы. И все это время продолжал отрабатывать ту авансом выданную оценку, доказывать, что дельный парень-студент превратился в дельного дядьку-журналиста. И радостно, что в своей практической работе мне доводилось время от времени тесно сотрудничать с моими же товарищами-однокашниками. Помню, как помогал мне — собкору «Известий», подбрасывая интереснейшие, прежде «наглухо закрытые» темы и материалы, Андрюша Богатырев, усилиями которого создавался с нуля пресс-центр нашего питерского УКГБ. Как у меня — главного редактора «Санкт-Петербург-ского курьера» — брал интервью Коля Визирякин, патриарх Ленинградского областного телевидения…

И постоянно из самых различных источников просачивались весточки о других наших ребятах и девчонках (которые уже потихоньку обрастали внуками). И приходило радостное убеждение, что все мы — дельные, все — профессионалы «не по диплому, а по нутру». И каждый из нас постоянно своей работой сдавал этот бесконечный экзамен. И, думаю, подавляющее большинство сдало его вполне успешно. Потому что у всех у нас за плечами осталось не просто пять лет веселой студенческой жизни, у нас за спиной осталась Школа с большой буквы, остались не просто педагоги, а — Учителя. Кира Анатольевна Рогова, Петр Самуилович Карасев, Виктор Борисович Дубровин, Сергей Васильевич Смирнов, Сергей Иванович Игошин, уже упоминавшийся Борис Аркадьевич Вяземский — певец типографских кеглей и бабашек…

И пусть меня простят другие наши учителя: всех ведь не перечислишь. Но все они приложили свою добрую и умелую руку, чтобы мы действительно стали дельными журналистами и дельными людьми. Только с годами начинаешь понимать это все более отчетливо, а ценить все более высоко. И уже всей душой ощущать эту действительно глубокую потребность — успеть сказать им спасибо. И, быть может, попросить прощенья…

…А в Астрахань я — исколесивший добрую половину Союза — так и не попал. Видно, и впрямь не судьба. Впрочем, надежды пока не теряю.